Генри Киссинджер - Нужна ли Америке внешняя политика?

В расцвете своей мощи Соединенные Штаты оказываются в странноватом положении. Перед лицом, как представляется, самых глубоких и широко распространенных передряг, какие видел мир, они оказались не в состоянии разработать концепции, отвечающие возникшим реалиям сегодняшнего дня. Победа в холодной войне вызывает самодовольство. Удовлетворение сложившимся положением ведет к политике, которая рассматривается как проекция чего-то известного в будущее. Поразительные достижения в области экономики приводят к тому, что политические деятели начинают путать стратегию с экономикой и оказываются менее восприимчивыми к политическому, культурному и духовному воздействию больших преобразований, привнесенных американским технологическим прогрессом.

Совпавшее с окончанием холодной войны сочетание самоуспокоенности и процветания породило некое чувство американской судьбоносности, отразившееся в двойственном мифе. Слева многие видят Соединенные Штаты как верховного арбитра внутренних процессов развития во всем мире. Они ведут себя так, будто Америка обладает подходящим демократическим решением для каждого второго общества, независимо от культурных и исторических различий. Для этого направления научной школы внешняя политика равнозначна социальной политике. Оно, это направление, умаляет значение победы в холодной войне потому, что, по его мнению, история и неизбежная тенденция движения к демократии сами по себе привели бы к развалу коммунистической системы. Справа же некоторые представляют, что развал Советского Союза наступил более или менее автоматически и скорее в результате новой американской настойчивости, выразившейся в смене риторики («империя зла»), чем благодаря усилиям со стороны обеих партий на протяжении почти половины столетия работы девяти администраций. И они считают, основываясь на таком толковании истории, что решением проблем мира является американская гегемония, то есть навязывание американских решений во всех случаях возникновения очагов напряженности только в силу непоколебимого утверждения об американском господстве. И то, и другое толкование затрудняет разработку долгосрочного подхода к миру, находящемуся в переходной стадии. Такое противоречие в вопросе о внешней политике, какое сейчас возникло, разделилось на подход миссионерской убежденности, с одной стороны, и на осознание того, что накапливание и сосредоточение мощи само по себе решает все вопросы, – с другой. Суть дебатов сконцентрирована на абстрактном вопросе: чем должна руководствоваться и определяться американская внешняя политика – ценностями, интересами, идеализмом или реализмом. Главный вызов состоит в том, чтобы объединить оба подхода. Ни один серьезный американский деятель в сфере внешней политики не может забывать традиции исключительности, которые определяли саму по себе американскую демократию. Но политик не может также игнорировать и обстоятельства, при которых они должны претворяться в жизнь.

Для американцев понимание современной ситуации должно начинаться с признания того, что возникающие пертурбации не являются временными помехами для благополучного статус-кво. Они означают как альтернативу неизбежную трансформацию международного порядка, происходящую в результате перемен во внутренней структуре многих из ключевых участников и демократизации политики, глобализации экономики моментальности связи. Государство по определению является выражением концепции справедливости, которая делает законным его внутренние установки, и проекции власти, которая определяет его способность выполнять свои минимальные функции – то есть защищать население от внешних опасностей и внутренних треволнений. Когда все эти элементы совпадают в своем течении, – включая концепцию того, что является внешним, – период турбулентности неизбежен.

Сам по себе термин «международные отношения», по сути, недавнего происхождения, поскольку он подразумевает, что в основе их организации обязательно должно находиться национальное государство. Тем не менее эта концепция получила свое начало только в конце XVIII века и распространилась в мире преимущественно за счет европейской колонизации. В средневековой Европе обязательства носили личностный характер и являлись формой традиции, не опираясь ни на общий язык, ни на общую культуру; они не подключали бюрократический аппарат государства во взаимоотношениях между подданным и правителем. Ограничения на правление возникали из обычаев, а не конституций, а также вселенской Римско-католической церкви, сохранявшей свою собственную автономию, тем самым закладывая основу – не совсем осознанно – для плюрализма и демократических ограничений на государственную власть, которые развились несколькими столетиями позже.