Нас предупредили, что две камеры заняты приговоренными к смертной казни, которых перевозили из дисциплинарного батальона к месту исполнения приговора. Мы не знали их вины, но смертная казнь еще была. Шел 1991 год.
Один из них всегда молчал, забившись в угол. Он не реагировал на команды и отказывался от еды. Второй был шумный. Он выкрикивал оскорбления, даже когда никто не подходил к его камере, плевался через решетку, но никто из караула не решался заставить его замолчать. Мы впервые видели человека, которого казнят через несколько дней, и были подавлены присутствием приближающейся смерти.
Была очень холодная зима, часовые стояли на посту в овчинных тулупах и валенках. Мне было отведено время для сна с десяти до двух часов ночи. Понятно, что заснуть я не мог. Заключенный кричал и проклинал нас. Теперь я понимаю, что так он пытался привлечь к себе внимание. Хоть какое-то внимание, ведь он еще был жив. Ему было необходимо, чтобы его заметили, а не проходили мимо, стыдясь его присутствия среди тех, кто намерен продолжать жить.
В два часа я принял пост начальника караула. У меня было два яблока. Не помню, кто мне их дал. В то время и в том месте купить их было практически невозможно. Заключенный затих, я подошел к его камере. Он сидел на полу и смотрел на меня пустым взглядом. Я показал ему яблоко, он никак не отреагировал. Я просунул ему яблоко сквозь прутья решетки, и оно упало на пол, покатилось в его сторону.
Не вставая, он подполз к нему, взял в руки, удивленно посмотрел и откусил кусок. Но не успел даже толком разжевать, как его разорвали рыдания. Кусочки яблока вываливались изо рта. Я оставил его и вышел на улицу, чтобы скурить две папиросы «Беломорканала», сжатые вместе, как мы иногда делали.
Я стоял на тридцатиградусном морозе и думал: неужели это когда-нибудь закончится? Этот караул, эта холодная жуткая ночь, этот жалкий на пять тысяч душ гарнизон, эти так похожие на спящих бегемотиков подводные лодки, каждая из которых в состоянии уничтожить город размером с Лос-Анджелес? Неужели когда-то закончится весь этот бред? Мне казалось, что никогда. Но больше всего бесило осознание, что я ничего не могу сделать, чтобы в данный момент хоть как-то изменить ситуацию.
Вчера я вспомнил об этом случае. Прошло тридцать пять лет. Это кончилось – кончилось раньше, чем я вспомнил о том, что все кончилось.
Так же и ноябрь закончится, и зима придет и тоже закончится. И воссияет весна. И мир снова расцветет. А мы сейчас сидим и думаем: неужели это никогда не кончится? Обязательно кончится. Весны не может не быть.
97 дней до весны
Когда меня спрашивают: «Как бы ты поступил на моем месте?» – я всегда отвечаю: я не могу оказаться на твоем месте. Каждая жизнь уникальна, а каждый пережитый опыт индивидуален, но, когда я однажды был в похожей ситуации, то принял для себя вот такое решение, и оно, скорее всего, тебе не подойдет, но я могу рассказать о нем.
Меня спрашивают: зачем я пишу эту книгу? Мне просто стало интересно: есть ли у меня сто историй, мнений, впечатлений, которыми я хочу поделиться с людьми? Мне кажется – есть. И не сейчас ли, когда до весны почти сто дней, лучшее время рассказывать их?
Даст Бог, это сможет помочь кому-то, кто оказался в похожей ситуации. Я уверен, что будущее за бескорыстным трудом. Именно так легче всего работать от души.
Вершиной искусства хорошего рассказа я считаю форму дзен-буддистского коана, когда размышление над историей раздвигает границы сознания и рождает ощущение чего-то большего, что не поддается описанию, но явственно ощущается душой.
И пока я писал этот текст, мы приблизились к весне еще на один день. Дни тают, как этот гадкий мокрый снег за окном.
Но! Не забывайте: именно сейчас проходит жизнь. Следите, чтобы она не проходила мимо. Это мгновенье не повторится никогда. Мы будем счастливы не тогда, когда доживем до весны. Мы счастливы уже сейчас. Оглянитесь вокруг! Неужели рядом нет ничего, что может вызвать радость и умиление?
И если ничего такого не попадается на глаза, купите себе черепашку. Похожую на ту, что завелась вчера у нас. Какая забавная форма органической жизни!
Читать дальше