Владимир Ратников - Идеальный гражданин

«Рома Корень» к тому времени уже уехал, попрощавшись со мной крепким рукопожатием и пожелав удачи. Со мной, кроме следователя, остался общаться молодой сотрудник УЗКС ФСБ. Он все пытался понять мою мотивацию. «Ты ведь понимаешь, что сейчас поедешь в тюрьму?» – спросил он. «Ну, я делаю что должен, а будь что будет. Что значит жизнь отдельно взятого человека в сравнении с жизнью целого народа? Если надо, то я готов ко всему». – ответил я.

Пока я ждал конвоя, было время рассмотреть кабинет следователя. В шкафу стояли грамоты «Старшему следователю по особо важным делам И.Э Быстрову за успехи в службе». Заодно я узнал, к какому подразделению принадлежит Быстров. Нашим делом занималось Управление по расследованию преступлений связанных с применением запрещенных средств и методов войны. На стене висела доска, на которой были нанесены следующие надписи: «ЧБ – 5М», «МД – 9М», Королев – 18М, ИГИЛ ( запрещена в РФ ) – 30М. Я сразу догадался, что это были сроки следствия по уголовным делам в отношении соответственно нас, «Мизантропик дивижн, Королева и Исламского государства ( запрещена в РФ ). Непонятно было только что за Королев? Никола Королев? Но ведь он уже давно осужден, или на него возбудили еще какое-нибудь дело? Следователь отвечать на этот вопрос не стал.

И вот, под вечер, Быстрову надоело ждать. Он позвонил на Петровку и поинтересовался, где конвой? Ему был дан ответ, что конвои сейчас заняты, однако как оказалось, отвезти меня могут и сотрудники УЗКС ФСБ. Перед отъездом я поинтересовался у Быстрова, не посадят ли меня в одиночную камеру на Петровке. У меня ранее уже был опыт нахождения в одиночестве в отделениях полиции. Это было крайне неприятное времяпрепровождения, я был готов сидеть с кем угодно, хоть с мигрантом, хоть с алкашом, главное не одному. Люди бывают разные, кто-то рад был бы посидеть один, поразмышлять, обдумать ситуацию, но не я. Для меня нахождение в одиночестве это уход в себя, который в подобной ситуации привел бы к унынию и пессимизму, тогда как общение позволяло не обращать внимание на проблемы. А в тот момент у меня были очень большие проблемы. Следователь успокоил меня, пояснив, что меня вряд ли посадят в одиночную камеру.

Через несколько минут эфэсбэшники готовы были вести меня в ИВС. Я попрощался со следователем и меня вывел на улицу тот молодой сотрудник УЗКС и другой каратель – Афонин, глупый накаченный мужик лет 55. Пока мы ждали автомобиль у КПП СК, я стоял с Афониным , тот, как и все остальные пытался понять мою мотивацию, периодически сравнивая меня с декабристами.

– А ты о родных не думаешь? – поинтересовался он.

– Думаю, – ответил я, – Для меня родные это все 120 миллионов русских людей, и именно об их счастье я думаю в первую очередь.

Через несколько минут подъехал автомобиль и трое сотрудников ФСБ повезли меня в ИВС. Я в последний раз вживую увидел центральные улицы моего города через окно автомобиля. Приехав на территорию ГУВД Москвы, ждать пока будут оформлены документы пришлось, наверное, около часа, все время я провел в автомобиле. В дальнейшем мне еще много времени придется провести вот в таких ожиданиях непонятно чего. Вероятно тому виной тотальная лень сотрудников органов. Заодно я мог рассмотреть впечатляющие масштабы Петровки,38 со стороны внутреннего двора.

Когда, наконец-то, все договоренности по поводу моего размещения в ИВС были достигнуты, меня провели во внутрь. В помещение для обыска, меня заперли в клетке. Афонин помог полицейским с несколькими документами, связанными с моим поступлением в ИВС, затем попрощался со мной, пожелав мне удачи, и уехал. С этого момента началось мое нахождение в ИВС.

Что я чувствовал в тот день? Поначалу злость, вспышку адреналина, которая затем вновь и вновь вспыхивала в конкретные моменты, вроде того, когда мне не разрешили оставить записку родителям. Однако в целом, я испытал тогда, наверное, все чувства. Обиду, что задержание прошло так рано, а я столько всего не успел сделать, да и вообще сам факт, что оно произошло, хотя я уже давно предполагал, что такой вариант вероятен и морально был к нему готов. Испытывал решимость, так как ощущал себя подлинным революционером, против которого режим бросил такие средства. Было и любопытство, что будет дальше, как люди отреагируют на мой арест, в чем суть обвинений. Но не было какого-то страха, отчаяния, ощущения, что все потеряно, какое очень часто испытывают простые уголовники. Является ли причиной этого моя храбрость или нет, это решать не мне, но я точно осознавал, что я не сделал ничего плохого, что я верю в свою правоту, а от моей посадки правящий режим легитимнее не станет и народ как выходил на улицы, так и будет выходить. Этот предавало мне уверенность и бодрость духа.