Сергей Городецкий - Письма времени

Задняя палуба была пуста. Только одна женщина, из тех, что веселились вчера в танцевальном зале, стояла, облокотившись о перила, и держала у рта полиэтиленовый пакет.

Днем вышло солнце, море серебрилось, а за кормой все так же летели чайки.

На следующее утро море стало спокойным. Потянулись маленькие гранитные островки, две-три сосенки, растущие из камня, один-два аккуратных домика. Затем острова увеличились в размерах, сгрудились, а море превратилось в проливы. По берегам появились металлические строения, похожие на склады, нефтехранилища, автомобильные стоянки, здания. К пароходу то и дело подходили катера, молодые люди и девушки в них весело перекрикивались с пассажирами на борту.

Когда пароход причалил, он увидел их – свою тетю и кузенов. Они стояла на пристани и махали руками.

Для мальчишек не существует других стран, а есть другие места. Через несколько дней он уже гонял на велосипеде, познавая окрестности. Пускал с малышней электрическую лодку в бассейне перед домом. Вставал он рано. Какой сон, когда солнце уже давно проснулось и светит в окна. Тетушка, пользуясь этим, посылала его в соседний магазин, где покупались обычно для завтрака мягкий батон в целлофане, апельсиновый мармелад, сыр, шоколад для питья и еще что-нибудь по указанию. При строгой отчетности в сдаче ему разрешалось каждый раз покупать пачку жевательной резинки, которые он складывал в коробочку для того, чтобы увезти это сокровище в Ленинград и угостить своих жаждущих друзей.

Бабушка с дедом просыпались несколько позднее. Бабушка делала зарядку, которая заключалась в бесконечном похлопывании себя по разным местам, начиная от щек и кончая ступнями. Это занятие продолжалось в течение получаса, затем шли физические упражнения, не поддающиеся описанию. Дед зарядки не делал, если не считать сгибания и разгибания ног в постели. Но зато после умывания и бритья он выходил на балкон и дышал перед завтраком свежим сосновым воздухом.

Мальчик любил ходить по старому городу, хотя сначала его не отпускали одного. Как ему хотелось увидеть все. Вокруг было ново и необычно. Но в любой части старого Стокгольма движение затруднялось множеством разнообразных магазинов и магазинчиков, которые бабушка с тетушкой преодолеть никак не могли. А ему с дедом оставалось прогуливаться и наблюдать за шведской жизнью.

Поведение бабушки и тетушки ему надоело. После больших уговоров удочка наконец была куплена. (Зачем тебе удочка, когда у тебя в Ленинграде десять штук!) С этого дня дома его уже было совсем трудно найти. Но зато для домашних начались бесконечные рыбные дни. Рыба клевала здесь на берегу проливов не хуже, чем на берегу Финского залива в Песках, и однажды он даже выудил большого леща. Однако, непредвиденной и отчаянной сложностью оказалось добывание червей – помоек в Швеции не было, а неимоверная ухоженность территории не оставляла никакой возможности орудовать лопатой, добывая червей из земли.

Однажды, когда он возвращался домой, карманы у него были сильно оттопырены от груш, чуть ранее мирно висевших в саду каких-то доверчивых шведов, а полиэтиленовый пакет, предназначавшийся для рыбы, был набит маслятами, в изобилии росшими на частных территории. Получив за это хорошую взбучку, он выяснил для себя, что здесь не принято ничего трогать и брать, даже если это висит и лежит просто так и не отгорожено никакими заборами.

Метро зарывается в землю только в центре города. На окраинах вагоны идут по поверхности, лишь иногда ныряя в тоннели, пробитые в скалах. Вдоль пути на открытых местах идет металлическая сетка, за ней иногда появляется скалистый ландшафт, сосны, утопающие в зелени виллочки. Если сойти на Estlandstorient, то путь до дома короче, но надо все время подниматься в гору. Мальчик с дедушкой вышли на Blackibery, возвращаясь домой. Дедушке легче идти по спуску – в последнее время у него все чаще болело сердце. Этот путь они шли долго. Приходилось останавливаться через каждые десять-двадцать шагов, чтобы отдышаться, и подолгу сидеть на придорожных скамейках. Дедушка старался дышать глубоко, но воздуха не хватало, правая рука его все время массировала то место на груди, где находилось сердце. А мальчишку постоянно терзала одна и та же странная и какая-то дикая по своей сущности мысль: «Только бы не здесь, только бы не здесь…» Слово «умереть» он боялся произносить себе.

В последний день он был в городе один. Ему хотелось еще раз побродить по узеньким улочкам старого Стокгольма. Недалеко от Королевского Дворца у входа в собор немолодая женщина продавала белые как бы мраморные крестики с серебряным Христом, распятым на них. Мальчишка вошел вовнутрь. Полумрак. Деревянные скамьи, проход между ними. Лицом к алтарю стоял мужчина. Голова его была опущена. Еще несколько человек, видимо, туристы, осматривали помещение, каждое слово и шаг гулко отдавались в каменной тишине, уносясь куда-то вверх. Было здесь неуютно, холодно, каменно. Он вышел на улицу в теплый августовский вечер. У женщины, которая продавала крестики, он купил один – самый маленький.