Клара Скопина - Мы дети войны

Из школы в темноте идти страшно, ничего не видно, и тут по ноге что-то бьёт с дикой силой. Кто-то с противоположной стороны улицы метнул полено в меня. Я вскрикиваю и плачу, – почему-то тихо, наверно, чтобы ещё хуже чего-то не произошло. И тут из темноты – бабушкин голос: «Это ты, Кларочка? Я здесь, бегу!». Она бежит из темноты мне навстречу – маленькая, худенькая и кричит в полный голос: «Кто тебя обидел, я ему сейчас башку оторву!». А она – может! Я смеюсь сквозь слёзы. Подумаешь, полено! Она ради меня всё может, моя бабушка!

Мгновение, мимолётность.

С началом войны рухнуло всё так хорошо сложившееся – моя музыкальная школа, моя родная двадцать вторая, ансамбль песни и пляски, где взрослые десятиклассники таскали меня, маленькую плясунью, на плечах, когда я засыпала после концертов в госпиталях, где лечились раненые в боях с белофиннами. Почему брали меня с собой взрослые ребята? «Потому что ты, кроха, их до сердца достаёшь, у них ведь дома где-то свои такие дети! Понятно?»

Наш школьный театр. Наш школьный хор. Семейные выезды по воскресеньям в тайгу или на озеро Балтым. Всё ушло!.. Какие выезды? Взрослые работают круглые сутки. Город в затемнении. Война.

Редкая фотография меня в школьном театре.

…У бабушки в заводском дворе стояло несколько двухэтажных домов и длинный барак. За сараями тянулись длиннющие ровные картофельные грядки заводских семей – целое поле. Раздолье! Спасение! Сажаем картошку, проживём.

Отвести Борьку в садик, помыть пол, последить за печкой, выгрести тяжёлую каменноугольную золу, пока бабушка с 6 часов утра стоит на морозе в очередях, отоваривая карточки, – 300 грамм чёрного с лебедой хлеба на человека, или строчит за машинкой солдатские ватники, – ко всему я привыкла быстро.

Мне нравилось с бабушкой стирать бельё, в пристроенном рядом с её большим корытом моём маленьком, специально сделанном дедом (он на все руки мастер), на специальной маленькой рифлёной доске. Хотя как-то я в кровь простирала руки – стирали грубой содой, мыло было не достать уже давно.

«Чистота – это красота!» – говорила бабушка. Или наоборот: «Красота – это чистота». И опять бралась за стирку: днём соседи любили постоять у её окна на первом этаже и посмотреть на белые вышитые занавески (ажурный узор назывался «ришелье»). Это – в войну? В голод и холод? Да! «Нельзя позволить сломать нашу жизнь внутри нас, в душе. Никому! Понятно?» – говорила мне бабушка.

Чистота – это красота. И наша личная тоже. В 5 утра, затемно, мы всей семьёй идём пешком в городскую баню занимать очередь. Часов в 8 мы попадаем в зал с каменными скамейками, кранами горячей и холодной воды, душевыми кабинками. После мороза – это и описать невозможно. После бани – квас, если хватит терпения выстоять ещё одну очередь. Спасибо городу, он понимал, что такое чистота для нас! В войну. В голод и холод.

Бабушка и Боря

…Мы идём с бабушкой от мельницы, где под мостом на больших камнях стираем половики, – вода плескалась до колен, потоком падая на камни, и женщины выбивали по-старинке одеяла, коврики, рабочую одежду. На плечах у бабушки – большое коромысло с двумя корзинами, у меня – маленькое с маленькими корзинами (опять же руки деда позаботились!). Плечи ноют, но я ни за что об этом не скажу, – гордость распирает меня: я как большая!

Мгновение. Мимолётность.

Как я «не боялась».

Я, конечно, не думала, что эхо той нашей «самоуправной» с бабушкой жизни будет отзываться на всех «этапах» моей собственной жизни как великий помощник и путеводитель. Если нас «контролировали» бы в наших решениях «великих стирок», моей хозяйственной возни с печкой без бабушки, дежурств в госпитале около тяжелораненых, я бы не была так готова к поворотам своей непредсказуемой судьбы. Спасибо маме, она полностью доверяла бабушке, её мудрости и решительности! А что касается отца, так он просто обожал бабушку. Иначе, чем «мамашенька», он её не называл! Первый утренний чай в 6 часов, перед его работой, если она ночевала у нас, он подавал ей, – а конкурентов у него по чаю не было!

Я училась у старших главному – продолжать искать и находить выход в самых непредвиденных обстоятельствах. В безденежье (мы ведь не брали взяток, а зарплата не резиновая, и подтянуть пояс потуже – не катастрофа), уже в сибирском журналистском фронтовом собкоровском житье при пустых магазинных полках; в воронежском житье, где уже четверых детей надо было достойно одеть и накормить на одну невеликую зарплату «Комсомольской правды».