Иветта Давыдова - Мечты сбиваются. Сборник рассказов

Нам самим информацию вбрасывали частями. Сперва выдали сроки пребывания: конец августа – середина декабря. Через время – сумму нашего заработка. За постояльца платили подённо и, страшно сказать постсоветскому человеку, – в долларах, в этих заветных фисташкового цвета банкнотах, на которых красовался незнакомый мужик с улыбкой Моны Лизы на одутловатом лице в обрамлении длинных локонов.

Чем ближе дело двигалось к дате приезда, тем чаще заглядывали гости.

Наконец настало время общего собрания принимающих семей. Организаторы прочитали нам краткий курс «их нравов» и раздали небольшие анкеты с крошечными фотографиями юношей и девушек. На нас глянул белобрысый, с щёлками глаз и давно не стриженными жиденькими волосами двадцатиоднолетний Натан Томас Хейз из Сент-Луиса штата Иллинойс. Чуть позже, уже в доверительных разговорах о личном, я спросила о его «миддл нейм», о среднем имени, которое у американцев – эрзац не эрзац, эквивалент не эквивалент нашего отчества. Мы узнали, что Натаном Томасом звали любимого бейсбольного игрока его родителей, и чтобы не ссориться при выборе имени – Томасом называть дитя или Натаном, решили оставить полностью. «Миддл нейм» оказался вещью полезной, в хозяйстве пригождающейся: если ребёнку не нравится своё первое имя, он может, знакомясь, предлагать для повседневного общения своё среднее имя, а о первом имени никто даже догадываться не будет, пока не увидит официальный документ.

Американский дух нам готовил много «открытий чудных». Предчувствуя это, мы все немного торопили время встречи с неизвестным. Друзья же боялись опоздать и наращивали количество визитов, словно соревновались между собой за право первыми увидеть недавнего «вероятного противника», визави по не успевшей остыть «холодной войне» и «гонке вооружений». Но настоящая карусель началась за сутки до приезда. Мы даже перестали запирать калитку. То и дело подъезжала машина, выскакивал пассажир, а чаще – водитель. Не глуша мотора, рвал ручку ворот: «Приехал, не? Ночью? А-а, понятно!» И бегом обратно за руль. Из окна моей кухни это выглядело фильмом, к которому оставалось мысленно добавить озорную музыку популярных тогда «Маски-шоу».

Человек с «Дикого Запада» действительно прилетал ночью. И вот наступила та ночь. Мы его встретили и привезли домой. Днём он осваивался, знакомясь с интерьерами нашего небольшого частного дома, распаковывал сумки. Среди привезённого, помимо одежды, личных вещей вроде зубной щётки и шлёпанцев, в комнате материализовались несколько упаковок влажных салфеток Kleenex, бинты, чудны́е тогда лейкопластыри под цвет кожи, вата и множество рулонов туалетной бумаги.

– Зачем ты вёз через океан туалетную бумагу? – не удержалась я.

– Нам сказали, у вас ничего нет, даже туалетной бумаги.

– Всё у нас уже есть, – радостно солгала я гостю, а у самой поплыли пред глазами картинки из совсем ещё недавнего прошлого, где местные мужики бодро шагали по центральной улице города, обвешанные гигантскими бусами из рулонов вожделенной «туалетки», добытой в долгих нервных очередях. Многое уже было в свободной продаже, особенно туалетная бумага, и даже памперсы. Бумагой завалили местные кооператоры, импортные памперсы везли грузовиками из Москвы. По дорогам гоняли подержанные иномарки с германских автосвалок – «шротов». Не было только телефонов. Не мобильных, нет. Кто о них тогда знал? Не было обыкновенных домашних. Телефон в частном доме, да и во многих «хрущёвках» и «брежневках» по-прежнему оставался недосягаемой роскошью и привилегией генералитета, профессуры и бывшей партноменклатуры. И за этот вот телефон, точнее, за его отсутствие, мне стало невыносимо стыдно перед человеком из «мира наживы и чистогана». В их «тлетворных» фильмах про начало двадцатого века герой, путешествуя по пыльным дорогам прерий, мог остановиться на обочине и позвонить в любой конец страны с торчащего из-под земли столба с аппаратом. А мы в своём краевом центре Кубани – житнице и «жемчужине России» – проживая в двух кварталах от центра города, тащились несколько остановок до ближайшей телефонной будки с зачастую сломанным автоматом, который тем не менее сжирал дефицитную двухкопеечную монетку. Я понимала, что нашему американскому гостю предстоит проходить то же самое, и стыдилась за космическую державу.

Потом Натан выудил из своего большущего чемодана длинный тонкий пластиковый шприц с причудливыми красными полосками, вручил его мне и заговорщически произнёс: «Отдашь врачам, если мне станет плохо». Мысль о том, что ему может стать плохо, как-то раньше ни разу не посетила меня. Я спешно оглядела его долговязую фигуру, доходяжную сутулость, бледную до голубизны кожу, впалые щёки на вытянутом лице, длинные костлявые пальцы рук в слабых веснушках, и мне стало страшно.