Евгений Елизаров - Доктор Живаго. Размышления о прочитанном

В самом деле. Именно благодаря этой мифичности в конечном счете именно чудо, именно стечение случайностей, почти невероятностей становится последним гарантом стремительно разрушающихся ценностей старого мира.

Да и вообще фигура этого персонажа в конце-концов просто теряется где-то в неизвестности, как бы рассеивается в воздухе. А вместе с ней рассеивается и своеобразная проекция Юрия Андреевича на осязаемую плоскость этой страшной действительности. Ну а вместе с ней полностью исчезает из этой действительности и то, олицетворением чего выступает сам доктор Живаго.

Между тем именно доктор Живаго олицетворяет собой начало, благодаря которому и выполняется та грандиозная, длящаяся тысячелетиями работа по непрерывному совершенствованию человека. И подобно тому, как "Искусство первобытное, египетское, греческое, наше это, наверное, на протяжении многих тысячелетий одно и то же, в единственном числе остающееся искусство. Это какая-то мысль, какое-то утверждение о жизни, по всеохватывающей своей широте на отдельные слова не разложимое, и когда крупица этой силы входит в состав какой-нибудь более сложной смеси, примесь искусства перевешивает значение всего остального и оказывается сутью, душой и основой изображенного", духовность доктора должна была бы стать тем ферментирующим началом, благодаря тысячелетиями длящейся работе которого в конечном счете и совершается конечное предназначение всего рода человеческого.

Но вот мы видим, что это ферментирующее начало вместе с постепенным превращением в совершенно мифическую фигуру вчерашнего татарчонка и истаиванием легенды о сохранившем благородство генерале исчезает на глазах. И в конце концов обе стихии оказываются противопоставленными друг другу. Микрокосм доктора Живаго и макрокосм революции становятся взаимоотторгающими сущностями, соединение которых может повлечь за собой только аннигиляцию.

Повторимся. Не до конца осознаваемое даже им самим, неприятие доктором Живаго той страшной действительности, в которой истаяла его собственная тень, вовсе не означает, что он становится на сторону контрреволюции. Не означает даже того, что он просто сочувствует ей. Ничуть не бывало, обе силы этого кровавого противостояния одинаково неприемлемы ему.

Правда, по извращенной логике воинствующего сталинизма и этого вполне достаточно. "Кто не с нами, тот против нас", а "если враг не сдается, его уничтожают". Только в атмосфере сталинизма в рамках одного суждения мог совместиться парафраз евангельского "Кто не со Мною, тот против Меня…" (Матфей 12, 30) и горьковское — пусть и внесшее свой вклад в формирование новых методов борьбы с инакомыслием, но все же далеко от сталинских проскрипций "если враг…" Но именно это совмещение дало импульс и к последующей трале самого поэта

("Я пропал, как зверь в загоне…").

Да, доктор Живаго был не с "нами". Это очевидно. Но ведь он не был и против "нас", ибо сказано и другое: "кто не против вас, тот за вас" (Лука, 9, 50). И это только на первый взгляд здесь тупик, на деле никакого парадокса в одновременном исключении (или, напротив, в одновременном допущении) обеих возможных позиций нет. Закон исключенного третьего неукоснительно действует только в формальной логике, в реальной жизни все обстоит намного сложнее. И если уж обязательно нужно искать выход из этого кажущегося тупика, если уж обязательно нужно искать однозначно интерпретируемый ответ на вопрос о том, с кем же все-таки был и доктор Живаго и сам Пастернак, то необходимо обратиться к позиции великих деятелей французского Просвещения.

Вспомним, в сущности все они в один голос высказывались против революционного, насильственного преобразования социальной действительности. Такое отношение к революции сами они объясняли тем, что, выплескивая на улицы стихию неуправляемой толпы, революция разрушает человеческую культуру. А многого ли стоит общество, с пусть и разрешенными социальными противоречиями, но уничтоженной культурой? (Впрочем, это еще вопрос, можно ли в таком обществе разрешить социальные противоречия?) Но были ли они от этого контрреволюционерами? Это Вольтер — контрреволюционер?! Это Вольтера — на фонарь?! А ведь ничего удивительного, в тридцать седьмом и его имя легко уложилось бы в формулу обвинительного вердикта: "кто не с нами, то против нас, а если враг не сдается…" вполне достаточно было бы его отношения к революции и революционному насилию.