Евгений Елизаров: Доктор Живаго. Размышления о прочитанном

Заметим и другое. Оба измерения: и индивидуальный мир Юрия Андреевича и большой мир революции, гражданской войны существуют как бы сами по себе, отдельно друг от друга. Микро и макрокосм сосуществуют на страницах романа как своего рода замкнутые образования, как абсолютно непроницаемые друг для друга начала.

Разумеется, они взаимодействуют, да и может ли быть иначе? Но взаимодействие этих начал сводится лишь к каким-то, если так можно выразиться, механическим контактам, к каким-то совершенно случайным столкновениям между собой.

Именно случайным, мы нисколько не оговариваемся. Внутренняя логика духовного, нравственного развития доктора Живаго не несет в себе никаких указаний на то, что он может принять революцию, как принимали ее многие интеллигенты не только в России. Лишь только раз зажигают Юрия Андреевича дерзкие лозунги нового времени, но вспыхнувший на мгновение энтузиазм быстро проходит и уже никогда больше не возвращается. Революция остается навсегда чуждой ему. В свою очередь и логика революции, и того нового мира, который она порождает, так же не в состоянии включить в себя духовное образование, олицетворяемое доктором Живаго. И доктор Живаго остается чуждым новой действительности. Но это только одна сторона медали. Вторая состоит в том, что доктору точно так же остается чуждым и совершенно неприемлемым и белое движение. В свою очередь, и белое движение не может ассимилировать в себе духовность доктора. Подчеркиваем, речь идет совсем не о следствиях, совсем не о том, что Юрий Андреевич так и не смог примкнуть ни к одному, ни к другому лагерю. Нет, мы говорим о первопричинах, о внутренней закономерности: доктор Живаго в принципе не мог принять ни ту, ни другую сторону. Точно так же и оба лагеря, на которые разделилась сошедшая с ума Россия, не могли вместить в себя доктора. Именно вместить, а не найти место для доктора. Сила нравственного отторжения, олицетворяемя им, вполне сопоставима с материальной силой развязываемого обеими сторонами террора. Так что речь идет об априорной невозможности. Вот и выходит только случайное взаимодействие — то самое, которое возникает на пересечении двух закономерностей.

Взаимодействие микро и макрокосмов предстает на страницах романа как взаимодействие кия и бильярдного шара. Именно таким биллиардным шаром и мотает доктора по России, именно таким кием и предстают каждый раз обстоятельства, срывающие его с места. Никакого взаимопроникновения здесь нет.

В чем проявляется эта изолированность миров, малого мира доктора Живаго и большого мира революции, гражданской войны, строительства новой действительности?

Заметим, Юрий Андреевич не принимает (во всяком случае активного, сознательного) участия ни в одном из ключевых событий революции. Как, впрочем, и контрреволюции. Исход ни одной из этих противоборствующих стихий не зависит от прямого действия доктора, не движется даже простым его сочувствием. Ведь даже раскрытие заговора в партизанском отряде, соучастие в котором абсолютно неприемлемо для героя уже по соображениям элементарной порядочности (а умолчание становится равнозначным соучастию), происходит без него. Несмотря на довольно длительное время, проведенное в партизанском отряде, в победе революции и утверждении нового строя нет ни малейшей заслуги доктора Живаго. Поневоле захваченный вихрем событий, он, как это ни парадоксально, не является их участником, ибо все его участие — это участие биллиардного шара, внешней силой гоняемого по зеленому сукну стола.

Но и революция не проникает в духовный мир доктора, не становится составляющей его духовности.

В самом деле, неспособность доктора принять революцию проявляется в том, что он просто не замечает послереволюционной действительности. Воспринимая послереволюционные годы глазами доктора Живаго, мы не обнаруживаем в том мире, в котором он оказывается, ничего из того, что знакомо нам уже хотя бы по учебникам истории. Ничего этого нет в романе, но ведь в действительности-то семь последних лет жизни страны вовсе не были такими бесцветными, какими они предстают на его страницах. Сейчас, правда, мы начинаем узнавать много нового, неизвестного о тех годах, Пастернак же был живым свидетелем и того, что с солдатской четкостью изложено на страницах "Краткого курса…", и того, о чем только сейчас начинают писать наши журналы. Реальная жизнь многомерна, и правдой — пусть даже не для всех — было и то и другое. Но доктор Живаго не замечает ни того, ни этого. Нет, так и не смог он принять порожденного революцией мира…