Юрий Широков - Двое

А женщине после пятидесяти руки никто не подаст, дверь перед ней не откроет, не поможет сумки дотащить до подъезда.

После восьмидесяти – еще возможно.

После пятидесяти, и даже после сорока, – никогда.

Но именно эти женщины сохраняют для потомства все лучшее, созданное мужчинами-героями, мужчинами-созидателями, мужчинами-гениями.

Они незаметны, но только они создают великих правителей и победителей.

Они первыми оценивают все сокровища мира – и этим вселяют уверенность в выбранном деле своим мужьям и возлюбленным, а иногда даже и подсказывают тем, куда и как двигаться дальше.

Вспомним, какие женщины были рядом с Маяковским, Высоцким, Иоффе, Гагариным, Сахаровым, Ростроповичем! Если повезет тебе и встретишь такую вот единственную – станешь Человеком!

А вот Гитлеру, Сталину, Брежневу, Горбачеву? Повезло ли им со своими избранницами?

Период всех бед и несчастий начался внезапно, после чего Егорушкой его никто больше не называл.

Вначале – Егором, а после, за глаза, – Горем.

Незаметно так это прозвище, которое вначале произносилось исключительно в шутейном тоне, привязалось, как банный лист в бане к одному интимному месту, и намертво приросло к нему.

Все теперь, в том числе жена и дочь, называли его исключительно Горем.

Иногда – л уковым, иногда – моим, иногда – «горькое ты мое», но всенепременно – Г оре.

И не избавиться теперь от Горя ему – инвалиду-колясочнику, оказавшемуся таковым по вине пьяного тракториста, вывернувшего раздолбанный «Беларусь» с проселочной дороги на скоростную трассу, по которой они с мамой ехали в машине к родственникам.

Мама умерла сразу, и ее в этой жизни он больше не увидел.

Схоронили самого любимого и необходимого в его жизни человека без него. Тихо закопали, пока он метался в беспамятстве между той и этой жизнями, не решаясь сделать окончательный выбор.

Маму он увидел – Там, куда он сам ненадолго попал после этой ужасной катастрофы. Но она не звала за собой Туда, а только плакала навзрыд и старалась спрятать от него слезы. А он не мог ей помочь, просто не было сил.

Словно почувствовав, что еще мгновение – и сын пойдет за ней, мама исчезла, не попрощавшись. Просто растворилась в белом тумане, закрывшем всю ее целиком.

Даже во сне ему никогда больше не являлось ее лицо. Иногда, правда, когда было совсем тяжко по жизни, он чувствовал, что она где-то здесь, рядом с ним, но это всегда был в лучшем случае некий невнятный образ, очертание, абрис.

Со временем покинули этот мир и ее подруги, навещавшие Егора хотя бы иногда, разбрелись друзья, даже жена и дочь стали чужими.

Нет, его не бросили, просто они жили в другой жизни, недоступной для него, а он – в своей, места в которой они не искали.

Только счастье человек делит с остальными, которым комфортно прикасаться к приятному, Горе у каждого – свое.

Теперь он, Егор – Горе, жил только воспоминаниями и единственной, неосуществимой пока мечтой.

Мечта была, с одной стороны, необычная, романтическая даже, а с другой стороны – будничная, житейская.

Он мечтал разбить сад, но не простой сад, а – Сад! Небесный! То есть необыкновенный – Божественный.

И хотел вырастить его именно здесь, рядом с домом, который он успел достроить в той, счастливой жизни.

Не совсем, конечно, достроить, дом до конца достроить нельзя – это дело всей жизни. И даже если закончится она – чья-то другая жизнь будет перестраивать дом под свои желания, под свое понимание прекрасного и полезного. И так будет продолжаться долго – пока дом будет оставаться живым, то есть жилым. Жизнь дома неотделима от жизни людей и заканчивается тогда, когда кто-то из них по своей прихоти решает, что дом больше не нужен.

И тогда дом умирает. Иногда сам, иногда люди помогают ему уйти из жизни. А жизнь дома, в отличие от людей, у которых есть возможность прожить иную, небесную жизнь, единственная.

Вот и Егор своей никчемной, в общем, жизнью поддерживал земное существование Дома, ставшего его единственным другом и родственником в одном лице.

Жена и дочь появлялись здесь редко, привозили еду и лекарства, рассказывали всякие истории о друзьях и знакомых, но ночевать никогда не оставались. Говорили, что боятся ночевать в дачном поселке, единственным жителем которого пока что был он.

Телевизора в доме не было – Егор не любил смотреть «ящик», из которого, словно фекалии из прорвавшейся канализации, льются потоки лжи, описание человеческого горя, катастроф и убийств.