Шамиль Валеев - Мемуары уфимского школьника

Кроме того, крышка закрывалась туго, для того чтобы её не выбивало кипением фазы рвущихся пузырьков – бурления. По моим ощущениям, 8 руб. – это довольно круто по тем временам.

Моя бабушка Хадича отмечала при хороших прочих потребительских свойствах этого изделия слишком короткий носик, сделанный в угоду силу через который пере гретый пар начинал выбрасывать на кон форку кипяток.

В целом он был лучше своих эмалированных собратьев, царивших тогда, и точно более живуч – сделан с избыточными по вэпэкашной моде добротностью и качеством, из отличных материалов. Хорошего дизайна (без цветочков), уникальной формы и инновационной конструкции.

Ему немного не хватило фазы ß-тестирования у потребителя, чтобы быть совершенным.

Радует ещё то, что спецпластмасса, использованная для ручек, при нагревании не начинала разлагаться с едким запахом, как у китайских «последователей».

С учётом того, что нержавейки тогда в обиходе, за исключением ложек-вилок, практически не было, чайник за 8 руб. составлял гордость каждой уфимской кухни, выглядел как импортный.

Какова была его себестоимость – одним экономистам завода и Госплану известно.

Никто не знает его историю подробней? Был ли он известен за пределами БАССР?

До самого конца советской Башкирии по её рекам сплавляли лес – плотами, пучками, прицепленными к «речным толкачам» толстыми, усатыми боковыми тросами. РТшки 2 2 РТшки – речные буксиры-толкачи с трёхсотсильным двигателем, кораблики такие, с характерными носорожьими носовыми упорами, которые могут баржу толкать впереди себя или тянуть плот за собой. должны были толкать своими «бивнями» баржи с песком, но к ним цепляли срубленные в верховьях Караидели тополя, берёзы, сосны и дубки. Это называлось «молевым сплавом», который был отменён вместе со страной и моим детством-юностью из-за неэкономичного топляка.

Не могу не написать о том, что и я стал причастен в детстве к этой отрасли, поскольку там, в верховьях Уфимки, работал мой дядя Рифкат Багаутдинов, лесорубом. С 1985-го по 1987-й слова «Магинский», «Озерки», «Новомуллакаево» в нашем доме звучали постоянно.

Лес, заработанный и отобранный молодыми деревенскими парнями (дядя мой 1959 года рождения, двадцать восемь лет ему было, получается), им нужен был для постройки дома.

Корабельные сосны метров по двенадцать доставлялись в места проживания лесорубов рекой, в пучках, скреплённых боковыми тросами в огромные плоты.

Право на их вырубку зарабатывалось адским трудом на лесоповале. Но то был шанс для деревенского парня без денег за три-четыре года построить дом у себя в деревне, а дом добротный поднять тогда стоило десять-четырнадцать тысяч советских рублей при зарплате (хорошей!) сто двадцать. Два года зарабатываешь лес (и на сруб, и на доски, и на продажу), и два года строишь.

Летом, в июне 1987 года, я сплавлялся с дядей и его компаньонами-лесорубами в составе стосемнадцатиметрового «кооперативного» (не от слова «кооператив», а от слова «кооперация») плота, вернее, «хлыста», который следовал от Озерков до Кушнаренково, огибая Уфу.

Примкнул к ним на Павловке. Прилетев в Караидель на Ан-2 за 7 руб. 80 коп. по комсомольскому билету вместо паспорта, догнал на «Заре» по реке. Предварительно сделал прививку от клещевого энцефалита – это было жёстким условием моего допуска в мир лесорубов.

Мы цеплялись к «государственным хлыстам», которые вели РТшки.

«Попутку» приходилось ждать дня по два-три. Жуковатые монополисты-речники брали рублей триста-четыреста за каждый отрезок (Верховья – Павловка, Павловка – Уфа, Уфа – Кушнаренково) и норовили сбросить нас, якобы опасаясь речной инспекции. Так они один раз и поступили где-то на подходах к Уфе, не уведомив нас предварительно. Команда корила «переговорщика», который им дал предоплату. Он, меряя всех по своей добросовестной советской мерке, простодушно разводил руками, мол, когда даёшь деньги вперёд, люди же лучше работают.

Наш хлыст был самый продвинутый, голова его была собрана в жёсткую платформу тринадцати метров шириной, чтобы можно было пройти шлюз на Павловке, пусть и шкрябая бетонные его стены. На этой бревенчатой платформе стоял сарайчик с буржуйкой и полатями, где жили человек пять из десяти скооперировавшихся лесорубов. К нему по бокам были приделаны толстые тросы, которые держали пучки в периметре. Пучок состоял из пяти-семи брёвен, схваченных тросами потоньше, друг к другу они цеплялись стальной проволокой. Хитрость конструкции хлыста была в том, что каждый его элемент имел самостоятельную плавучесть, не будучи жёстко закреплённым с соседями. За хижиной одного пучка не было – там плавали дрова для печки, под хижиной горкла в плескающейся воде деревенская сметана, а картошку хранили на крыше.