Евгений Твердохлебов: Каким будет новый Интернационал

Война разом перечеркнула всё интернациональное: все намерения, все формулировки и манифесты. Интернационал раскололся вдребезги. Большинство коммунистов поддержали свои страны в войне. Этот раскол ясно показал слабость и неустойчивость интернационального коммунизма в периоды больших перемен, во время войны. Не зря участники Циммервальдской конференции в 1915 году шутили, что спустя полвека после основания Первого интернационала все интернационалисты уместились в четырёх конных повозках.

Однако, и это самое важное, Великая война впервые вскрыла пропасть между теорией интернационального коммунизма и его практикой. Фактическое отрицание большинством коммунистов установок предвоенного Базельского манифеста подтвердило это самым непосредственным образом.

Чем был этот манифест для современников? К примеру, Ленин признавал этот манифест вершиной, квинтэссенцией всей деятельности Второго интернационала. В своей статье конца 1915 года «Оппортунизм и крах II Интернационала» он говорил о «полной измене социализму» со стороны «признававших защиту отечества в 1914–1915 гг.» Ленин задавал вопрос: как объяснить эту измену? И отвечал: «серьёзное объяснение требует разбора экономического значения данной политики, затем анализа её основных идей, наконец, изучения истории направлений в социализме.» Дальнейшее объяснение сводилось к обвинению отошедших от Базельского манифеста в социал-шовинизме и оппортунизме.

В самом деле, рамки марксизма и вообще любой другой интернациональной коммунистической системы тесны для острых национальных вопросов. Мы, не скованные подобными рамками, задаём себе тот же вопрос: как объяснить эту измену? И формулируем точный ответ: безусловным приоритетом в годы тяжелейшей войны национального объединения перед интернациональным. Причём для этого национального объединения не столь важно, какой характер носит война: связана ли она с интересами национального освобождения, или же носит империалистический, хищнический характер. Никакие интернациональные интересы, даже объясняемые столь высокой идеей, как коммунистическая, не способны потеснить интересы национальные. Этим и объясняется отход большинства участников Второго интернационала от положений Базельского манифеста, а фактически, и от положений марксистской теории. Что же, жизнь всегда вносит свои исправления в любую политическую теорию.

И, наконец, Третий интернационал, или Коминтерн. Чтобы подчеркнуть преемственность Третьего интернационала, его зачастую выводят из Циммервальдской конференции, из её левой группы. Однако это верно лишь в том смысле, что инициатором создания и Циммервальдской левой, и Третьего интернационала был Ленин. Но если Циммервальдскую левую можно рассматривать, как одну из групп, образовавшихся на месте расколовшегося Второго интернационала, то Третий интернационал представлял собой совершенно другое. В отличие от предыдущих, он был уже не просто союзом для теоретического развития и пропаганды коммунистических идей — это был союз прежде всего для практического их воплощения. Отметим время его создания — начало 1919 года. То время, когда положение большевиков в Советской России упрочилось, когда Великая русская революция доказала уже свою жизнеспособность.

Вся деятельность этого союза представляла собой компромисс между практическим опытом построения коммунизма в отдельно взятой стране и марксистской теорией. Интересы Советского Союза всегда и безусловно доминировали в этом, по определению, интернациональном союзе. Представление руководства Советской России, а потом и СССР о том, каким должно быть международное развитие коммунизма, всегда было главенствующим в Коминтерне. Как в самом начале, вспомним хотя бы известное «21 условие», так и впоследствии. Впрочем, иногда это достигалось самыми незамысловатыми методами — вспомним разгром в Коминтерне в конце тридцатых годов. Думаю, Маркс посмотрел бы с интересом на такое творческое воплощение в жизнь его теории.

Роспуск Коминтерна, последующее переформирование его в Коминформ также отвечали прежде всего интересам руководства Советского Союза. В это время наиболее чётко оформился разрыв между теорией и практикой интернационального коммунизма. Однако этот разрыв носил скрытую форму и маскировался всеми возможными способами. Открытый отход от марксизма, который с годами превратился из живой теории в догму, был для СССР уже невозможен.