Олег Якубов - Привет эпохе

Вот эта самая полынно-солянковая пустыня, именуемая плато Устюрт, и простиралась теперь внизу, насколько взгляда хватало. Но вот показались строения, в динамике пилота что-то забубнил диспетчер, верный и безотказный вот уже многие десятилетия мул гражданской авиации Ан-2 легко коснулся земли. В люк дохнул обжигающий ветер. Наш попутчик подполковник сказал, что летом здесь и шестьдесят градусов по Цельсию – не такая уж редкость.

У трапа самолета стоял микроавтобус, от него шагнул вперед загорелый дочерна плотного телосложения майор.

– Товарищ полковник, начальник учреждения У-Я-64-71 майор Бабаджанов, – представился он старшему по званию Чанышеву.

– Знакомьтесь, майор, привез к вам в гости иностранного журналиста, – представил меня Чанышев. Можете с ним говорить по-русски, он понимает.

Майор представился мне по фамилии, потом добавил свое имя : « Амангельды».

А я ничего не мог с собой поделать и, не скрывая до неприличия пристального любопытства, все вглядывался в лицо этого человека, о котором так много жуткого читал за последнее время. Я пытался поймать в его взгляде, чертах загорелого лица признаки какой-то особой жестокости, такой, какую не скрыть никакими улыбками. Но сколько не вглядывался, видел перед собой обычного человека, может быть, мало эмоционального, а скорее – помнящего, что военная форма и положение обязывают.

Бабаджанов скупо поинтересовался у Чанышева, имеет ли гость разрешение на посещение закрытого учреждения и, услышав положительный ответ, пригласил всех в автобус, пояснив, что это единственный на всем плато вид транспорта, которым приезжающие могут добраться до тюрьмы. «Кроме заключенных, счел нужным прокомментировать майор. У тех, как вы понимаете, совсем другой транспорт».

Автобус остановился у приземистого трехэтажного здания. Пройдя через строй отдающих честь солдат, мы оказались перед стальной дверью. Бабаджанов нажал на кнопку звонка, отдал по рации какую-то неразборчивую для посторонних команду и тяжелая стальная дверь, распахнувшись, пропустила нас в темный после ослепительного солнечного света коридор. Дверь за спиной, закрываясь, лязгнула. Время остановилось.

…Мы разговариваем с ним каждый день. Сначала при наших беседах присутствовал непременно кто-то третий. То начальник тюрьмы Амангельды Бабаджанов, то Сергей Чанышев, то кто-то из постоянно приезжающих сюда с проверкой офицеров МВД. Потом наши неспешные разговоры, видимо, всем наскучили, нас оставили вдвоем. Я даже не знаю, если охрана за дверью комнаты, в которой мы остаемся. Наверное, все-таки есть, как же иначе?

Союбственн6о, последние дни говорит только Алишер, а я лишь стараюсь его не прерывать, дабы не оборвать столь тонкую нить разговора.

Познакомились мы в первый же день. Он вошел в комнату, снял бесформенный головной убор, представился. Как положено: фамилия, имя, отчество, статьи, по которым осужден, срок заключения. Получив разрешение, сел на предложенный ему стул, подернув штаны, составляющие пару темно-серой робы. В глазах – напряженное ожидание. С тем же напряжением выслушал мои пояснения, что я журналист, хотел бы с ним побеседовать, но только в том случае, если он согласен. Кивнул головой в знак согласия. Передо мной стоял чайник зеленого чая и пиалы. Я налил чай в одну из пиал и протянул ее, как принято на востоке, Алишеру. Он отрицательно покачал головой: «Нам не положено».

– Что, чай пить не положено? – недоуменно переспросил его.

– Нет, у нас своя посуда, из пиалушки пить не положено, – без всяких эмоций пояснил заключенный.

– Ну, это в камере у вас воя посуда, а здесь можно из этой. Пей.

Майор Бабаджанов отвлекся от телефонного разговора, кивнув разрешающе проворчал: «Пей, пей».

Алишер взял пиалу, руки его дрожали, а из глаз, вот уж чего не ожидал от этого крепкого парня, брызнули крупные слезы.

– Что с тобой? – спросил его Чанышев.

Парень поднялся, заговорил сбивчиво, горячо, перемежая русские слова с узбекскими:

– Гражданин начальник, у меня срок двенадцать лет. Год я уже сижу, это значит, мне еще одиннадцать лет чай из пиалушки не пить. Что я наделал, что натворил?

– Ну, не плачь, – стал успокаивать его и начальник тюрьмы. – Ты еще молодой, тебе всего двадцать пять лет, а если ты действительно все понимаешь и искренне раскаешься, то тебе, может, и срок уменьшат.

Постепенно Алишер успокоился, стало отвечать на вопросы. Беседа наша в тот деньб была недолгой, всего несколько минут. Но на другой день майор Бабаджанов сообщил мне, что тот заключенный, что беседовал накануне, хочет со мной встретиться для разговора. «Я не возражаю, заметил начальник тюрьмы. Пусть выговорится, раз на душе накипело».