Рудольф Баландин - Загадки теории эволюции. В чем ошибался Дарвин

Эрнсту Геккелю принадлежит высказывание, которое его научный оппонент Л.С. Берг взял в качестве эпиграфа к книге «Номогенез, или Эволюция на основе закономерностей» (1922): «Принимая догму, наука совершает самоубийство». Но, увлекшись теорией естественного отбора и борьбы за существование, Геккель содействовал превращению её в догматическое учение.

Он считал мир природы ареной кровавой борьбы не на жизнь, а на смерть. Мол, только цивилизованный человек способен преодолеть дикие инстинкты: «С точки зрения моралиста животный мир находится на том же уровне, что борьба гладиаторов… В результате лишь наиболее сильные, наиболее ловкие и наиболее хитрые выживают».

В статье «Эволюция и этика» (1893) он писал: «Так же как у других животных, размножение человека совершается безостановочно и влечет за собою жестокое состязание за средства к существованию. Борьба за существование стирает тех, кто менее способен приспособляться к условиям жизни».

Космический процесс эволюции, по его мнению, преодолевает цивилизация: «Шаг за шагом человек успел создать среди космоса свой искусственный мир». (Вот только вопрос: насколько этот искусственный мир отвечает идеалам справедливости, добра, красоты, торжеству жизни и разума?)

Один из соавторов эволюционной идеи английский философ Герберт Спенсер в начале ХХ века пришел к выводу: «Мы должны признать, что жизнь в её сущности не может быть понята в физико-химических терминах… Попросту надо сознаться, что в этом направлении, как и во всех других, наши объяснения в конце концов ставят нас лицом к лицу с необъяснимым: конечная реальность, скрывающаяся за данным проявлением… превосходит наше понимание. Стоит только рассмотреть, как непонятны в своей конечной природе даже простые формы существования, чтобы увидеть, что жизнь – эта наиболее сложная форма существования – вдвойне непостижима».

Прекрасно ориентируясь в естественных науках, а также социологии, этнографии, экономике, психологии, Спенсер сопоставлял разные явления, устанавливая общие закономерности. Он толковал эволюцию как переход вещества «из состояния неопределённой, бессвязной однородности в состояние определённой связной разнородности».

Он доказывал, что соединение однородных частей неустойчиво. Как мы уже отмечали, на атомно-молекулярном уровне много исключений (алмаз или кварц, например, много твёрже угля или глины). Хотя этот «принцип Спенсера» объясняет устойчивость ландшафтов, экосистем, Биосферы. Разнообразие видов, находящихся в динамическом подвижном равновесии, – залог развития целого и его частей.

Спенсер подчеркнул высокую энергоёмкость «протеиновых существ» и то, что органическое вещество имеет структуру коллоидов, а также неразрывную связь воды и жизни. Отметил он важный закон эволюции: создание всё более энергоёмких химических соединений, увеличение сложности. Упоминал о взаимной зависимости организмов, о «стадном чувстве» и коалициях животных.

«Эволюция, – писал он, – является не только переходом от однородности к разнородности, но в то же время и переходом от неопределённости к определённости. Вместе с переходом от простого к сложному в ней происходит и переход от беспорядочности к порядку, от неопределённого распределения к определённому. Развитие, какого бы рода оно ни было, проявляется не только в увеличении числа неодинаковых частей, но и в возрастании различия между этими частями».

Его общий вывод: «Как дух, так и материю мы можем считать лишь проявлением Неведомой реальности, лежащей в их основе».

Принцип выживания наиболее приспособленного ничего, по сути, не объясняет. Он сводится к тавтологии: остаётся в живых тот, кто остаётся в живых, потому что он больше других приспособлен к жизни в данных условиях. Но почему он такой? Чем отличается от своих «конкурентов»? Как он стал таким? Если – случайно, то как это понимать? Хаос несвязанных причинно-следственными связями событий? Но может ли из хаоса возникнуть порядок? Или мы называем случайными непонятые явления?

Дарвин склонялся вроде бы к последнему мнению. В главе о законах изменчивости он писал: «До сих пор я выражался таким образом, как будто изменения, – столь обыкновенные и разнообразные у домашних животных и более редкие в естественном состоянии, – как будто эти изменения были делом случайности. Это выражение, конечно, совершенно неверно, но оно ясно обнаруживает наше незнание причины этих изменений в каждом частном случае».