Игорь Угляр - Автопортрет

Нынешнее поколение видело патефон разве что в кино да музее. И никогда не слышало как бодрая Рио – Рита потихоньку сбавляя обороты начинает шепелявить перед тем как взвизгнув напоследок иглой заткнуться навсегда.

Но бывает и с точностью до наоборот.

Крышка телефоно захлопнута, само оно отброшено куда – то в угол, и тут зайчик порадовал меня еще одной фишкой своего загадочного характера, изрыгая из своего еще детского ротика похабные, распаляющие меня все больше и больше, до изнеможения полнейшего – матюки.

С виду тебе – ну чистый ангел небесный!

Ты приходишь весь из себя в таком итальянском, весь сам из себя такой французский к VIP, а там, прости Господи – маруха дежурная, деревня молдавская. Подстава, опять подстава!

– Инусик, лапусик, это ты?

– Я, мой дорогой, ну кто же еще… ну когда же ты приедешь…

– Стакан. Сигарета. Мотор. К Инусику! На крыльях любви к Инусику! Кутузовсвий. Шарпаю дверную ручку. Та отрывается и остается у меня в руке. На Кутузовском! В доме с мемориальной доской! Средь мглы и тьмы Кутузовского педставляю себя на 7 – ой Авеню и меня начинает трясти. Ошарашеный до самых душевных глубин завожу руку в дырищу и открываю дверь изнутри. Вспоминаю Райкина, гробницу, бычки, томаты и меня начинает трясти от приступа гомерического смеха. Так трясуще – типающийся, в опилках, щурупах, бычках, томатах, предстаю пред светлые очи Дивусика. Лапусик как присела со смеху, так чуть не уписалась.Лапусик да не тот. А где свет очей моих Инусик?

– А Инусик на выезде.

– Так чего ж ты мне блин, голову морочила?!

– То не я, то диспетчер…

– Валидол. Мотор. Стакан. Телефоно.

– Алеее! Динусик, это ты?

– Я Солнце мое!

– Точно ты? Идентифицируй себя. Соушел, зип код, последние три цифры кредитки…

– Она, она!, всё, всё сходится. На крыльях любви лечу к Динусику.

Самый центр. Чехова. Подъезд. Этаж. Мусорные баки. Прихожая. Ободраные обои. Какая – то бурка, засмальцованый малахай и то ли дворницкие то ли милицейские сапоги. Вспомнили фильм ВА БАНК? Я вспомнил.

О Боги всемогущие! Чем и когда я вас прогневил?

Нитроглицерин. Мотор. Гостинница. Сигарета. Стакан. Телефоно.

– Элюсик, это ты?

– Я котичек, ну где ты до сих пор шляешься? Если заместо Элюсика мне заявится очередной левый Марфусик с выводком из молдавской деревни, кондратий жизнелюбу гарантирован.

Но не хватил кондраша аскета и стоика в одном лице ни на Чехова ни на Прудах. Хотя было желание в них утопнуть. Но как утопнуть при знаках денежных, вот в чем вопрос? Надо ж было их куда – то пристроить.

Пьянючий, грязнючий, с забрейтаными штанинами и в заляпаных штиблетах заявляюсь яко ангел в отель, что напротив. Швейцар в адмиральских лампасах берет во фрунт. Вперед, вперед, вперед, вперед… словно под алым стягом… рулю едино верным курсом к стайке молодиц призывно машущих ручками. Рыбка рыбака вижит издалека!

Местов свободных нету, наглюче тащу стул с соседнего стола и плюхаюсь. Рыженькая напротив одобрительно кивает рыженькой головкой. Дежурно одарив присутствующих дежурной улыбкой зацикливаюсь на рыжкнькой. В шесть секунд вопрос решен.

Эти глаза напротив… калейдоскоп прекрасных глаз… за этот взгляд я всё отдам… глаза подернуты туманной дымкою… а на глаза навертывались слези… рыжая, рыжая, ты на свете всех милей, рыжая, рыжая приходи ко мне скорей…

Вина, вина, всем вина! И за соседний стол тоже. За знакомство. За любовь. За любооовь! До чего бы хорошо, кто бы знал. Пьяная эйфория переполняет старого мудака. Так хочется любви. Ах ты ж Боже ж ты мой, если б кто знал, как хочется любви! Рыженькая знает. И блонда, что справа. Эх, если бы не рыженькая… Прическа а-ля гитлерюгенд, живот оголеный, да и прочии достоинства, не к ночи описывать. Взять двоих?

Было дело. По молодости. Беру. Заваливают трое. Третья в нагрузку. И смех и грех, хоть стой, хоть падай. Попадали, а чего делать было? Чего оно по молодости только не было?

А еще припомнилась кроватушка чахоточная, стул расшатаный, подоконник неустойчивый. Не потянешь ты ношу эту неподъемную Гришутка дорогой, угомонись, смири гордыню, как не прискорбно осознать такое, хватай рыженькую, и с Богом.

Подхожу к стойке. Я даже пальто не снял. Бармен водит ручкой по монитору. Подозрительно долго. Затем протягивает счёт. От которого темнеет в глазах. Штирлиц точно бы грохнулся. Я и бровью не повел. Пальтом чувствую на спине взгляд рыженькой.

Прощаюсь с дамами света. Мы уже успели напиться, наговориться, сдружиться. Со всеми бы переспал. До чего хороши, стервы. Одна краше другой. Но нельзя объять необьятное, как учил все тот же Сенека, и я увлекаю рыженькую.