Игорь Угляр - Автопортрет

Всё случилось как у любимого нами Ремарка. Минутой раньше, двумя позже, сантиметром правее, пятнадцатью левее… сверни я в вечер тот не на 3 – м, а на 2 – м, пойди налево, не направо… не наткнись на тебя в окружении, как на меня так сброда дежурного, в известном месте… лгунишка, амеба, инфузория, тварь ты этакая… ни одно существо если оно человеческое, не говоря уже о животном, не способно на подлость такую, как будто не челе моем написана глупота да тупость – не ум да интеллект кой какой.

Я начал таять. Не худеть, в весе терять, а именно на глазах истончаться, чахнуть, таять. Словно снег по весне, зримо, ежедневно. В самый неподходящий момент лицо начинает самопроизвольно дергаться, прыгать, искажаться, превращаясь в какую – то жуткую гримасу. Ловлю на себе недоуменно вопросительные взгляды. Да не, всё в порядке. Лучше не бывает. Избегаю общения. Стараюсь уединиться. Всё так односложно. Да. Нет. Небо стало зеленым. Трава голубой. Ты стал похож на наркомана – почему похож, я и есть наркоман.

Нет, я не наркоман. Зверь. Хотя и не зверь тоже. Разве гиена, шакал, койот, стервятник падалью питающийся, крыса мерзская свинцовый кабель грызущая есть представители славного племени зверского? Я превратился в одну из этих тварей мерзских. Знаешь, о чем я жалел – нет, проклинал, когда расстался с тобою навсегда? Что не разорвал губы твои в поцелуе, не расстерзал, не овладел, не изнасиловал, не выпил, выцедил до капли последней кровь отравленую твою этот обезумевший от боли шакал, гиена, койот, крыса мерзская кабель телефоный грызущая…

Между нами некая разница в возрасте, поэтому ты могла и не видеть эти фильмы. Да точно, что не видела, ибо была бы другим человеком совершенно. Документальные, которые крутили в ХРОНИКЕ что на Ивана Франка. Серьезные были ленты. Были да сплыли. Сколько лет прошло, совсем пацан был, а запомнились. Собственно говоря ленты эти чёрно – белые с вечно рвущейся пленкой в зальчике с колченогими стульчиками и сформировали меня, подростка. И если во мне есть хоть нечто человеческое, то оно оттуда. Современых пацанов формируют «МЕНТЫ», «БРАТЫ», «КРЕСТЫ», нас же формировали иные картины. И после этого они смеют мне мозги пудрить своими замечательными бандеровцами с руками по локоть самый в крови еще кипящей, неучи, бездари, преступники… да, преступники, ибо пичканье ядом лжи, мимикрии и забвения есть преступление, изменился лишь набор фантиков и отмычек к неокрепшим душам. «Жить вовсе необязательно, плавать – необходимо». Маггелан. Так же как и думать. Любить. Хотя последнее вовсе необязательно. Живут же люди, вот я к примеру, безо любви всякой.

В раз который плетусь уныло по бодворку ненавистно постылому. Ни тебе ни пригласить, ни зайти, ни присесть, ни воды глотка, ни хлеба куска – никогда как и не разу не поинтересоватся, голоден ли, здоров, есть ли пара баксов в кармане, ни приобнять, ни поцеловать, ни пол слова ласкового сказать… как всё это выдержать можно, зачем, почему, как всё это не по людски будет.

В котрый раз плетусь проклиная себя. Зачем она тебе? Похоже тебя просто юзают как юзает водила протирая стекла. Ветошь износится и будет заменена другой, новой, а ту, старую выбросят на помойку и забудут в тот же час. Кто вспомнит какую – то тряпку на следующий день. Ты страдаешь, мучаешься, на тебе давно лица нет, ты можно сказать пропадаешь на глазах, и кому оно надо? Ей? Холодной, равнодушной, наблюдающей за тобой словно вивисектор за подопытной лягушкой? Через тебя перешагнут как через день вчерашний. Кто помнит, думает о дне вчерашнем? У этой женщины странное, двойственное ко мне отношение, но то, что она бессердечна и жестоковыйна, неоспоримо.

«И то, что это я, Костя Левин, тот самый, который приехал на бал в черном галстуке и которому отказала Щербацкая и который так сам для себя жалок и ничтожен – это ничего не доказывает. Я уверен, что Франклин чувствовал себя так же ничтожным и так же не доверял себе, вспоминая себя всего. Это ничего не значит…». Это ничего не значит, что мы вновь расстанемся у твоего подъезда и я побреду уныло своей дорогой, одинокий, усталый, заброшеный и никому не нужный дядька. Ничего не значит…

Всё равно найду и полюблю тебя последней любовью как и ты меня. На большее нас не хватит да оно и без надобности. Выплеснем друг на друга всё, что не долюбили, не дострадали, дорыдали, досмеялись… два гибнущих от одиночества и ненужности еще живых существа, потянувшихся друг к другу словно лепестки в лучах восходящего солнца..