Игорь Угляр - Автопортрет

Губы копа шевелятся, но я не разбираю слов его. Скорее всего страж интересуется побудительными причинами заставившими прилично одетого джентельмена улечься посреди тротуара. Силюсь ответьть, но горлянка издает некий сдавленый хрип, нечленораздельное бульканье. Еще какое – то время коп раздумыват, затем, видимо убедившись в жизнестойкости любителя понежиться на каменом ложе, исчезает в ночной тьме. Медленно, через карачки, подымаюсь, оглядываясь окрест. Где я? Как очутился здесь?

«Are you O’key?» – интересуется полногрудая улыбчивая негритянка и из провала памяти возникает добрейшей души страж порядка помогающий водиле грузить бесчувственный куль. Да мэм, мямлю сконфужено. «IamO’key».

«Мужчина, да что ж вы так пьете?».

«Мужчина, да на вас же смотреть страшно!».

Нечто выпадающее из – за стойки. Расскрошеные зубы. Размазаная по стене морда. Вываляная вымазюканая одежина. Подъезд. Подворотня. Беспамятство.

Я без работы, денег нет, ты в аутсайде. За окном тяжкий ранний весенний вечер, грохот проносящегося трена и выматывающий душу нудный мелкий моросящий дождь. Меня начинает рвать. Некая невидимая сила начинает рвать, корежить, испепелять изнутри, я не нахожу себе место и знаю что не найду его ни когда как знаю что ждет меня сегодня, завтра и всю оставшуюся жизнь как знает будущнусть свою идущий под нож неоперабельный больной корчась от невыносимой боли кричащий во всю силу своих больных легких в ночную тишину: «Морфию мне, морфию…!». Нечто подобное более тридцати лет тому на канале Грибоедова, уйди она – и я бросился бы в канал, это ощущение внутреннего ожога и непереносимой боли осталось оттуда навсегда, я носил его в себе все эти годы как земля хранит взрыватель неразорвавшейся бомбы, споры чумы, как планета вращается вокруг Солнца – вечно, и вот сейчас бомба взорвалась, открылись споры, сошла с орбиты планета, и я немо разрываю ночную тишину: «Морфию мне, морфию…!».

Мне кажется, да что там кажется – уверен, женщины лишены этого чувства, оно не дано им природой как нам не даны родовые муки. Нам никогда не влезть в шкуру друг друга да и надобности никакой. Дающие новую жизнь кричат, этот душераздирающий крик длится минуты но никак не дни и месяцы, когда ты давишь в себе этот рвущийся наружу рев прячя его под маской безразличия, равнодушия, холодности, который точит тебя постоянно изнутри превращая в странное, с взглядом в себя, влажными глазами и застывшей улыбкой – существо.

Чувство это иррационально абсолютно, я не в состоянии понять в чем дело, разобраться элементарно в произошедшем, как такое вообще стало возможно, расстанься мы в самом начале я бы с трудом вспомнил как тебя зовут, и тут ты вдруг набрала силу такую чтоб так изничтожать меня день за днем, месяц за месяцем, на ровном месте, при ясной погоде, при уме своем… от непонимания этого становится еще хуже, тягостнее, невыносимее, ты замыкаешься, уходишь в себя, начинаешь сторониться и бояться женщин. Как я мог обмануться так, в который раз вопрошаю и не нахожу ответа. В тебе? Себе? Нас обоих?

Ты рассталась со мной по английски. В добрый путь, на долгие года! Тесен круг не только революционеров профессионалов, отдающих жизни свои бесценные ради идеи, но и мещан брайтоновских безидейных денно и нощно метущих шароварами безразмерный бодворк.

Ах как тебе стало неудобно! Инстинктивно заметалась между худосочной лысиной и тюбетейкой. Но ты к нас девушка высокая, видная. Тебе было никак не спрятаться за этими заморышами, твоими новыми друзьями ресторанными, воздыхателями, кавалерами. Затем к чесной компании присоединилось пузо. Всегда занимал вопрос простецкий. Вот как брюхо отвислое такое смеет не то, что дело иметь – приближаться к женщине. Да запросто! Ответ у нас готовый будет. Помню я даже растерялся от неожиданности. Наверное это ощущение сродни чувству выигравшего в лотарею миллион, который на поверку рублем, долларовой пустышкой оказался. Разочарование, что горше разочарования может быть будь в чем как и будь в ком. Променять меня, человека европейски образованого на кого, на этих komishe leute? Я даже и не расстроился особо – наоборот скорее, так чувствует себя человек мающийся зубной болью, а тут раз – выдернули, и ты словно на свет заново народился. Вернешься, никуда не денешься. Не дура ж ты кондовая, в конце – концов. Так оно и вышло. Это я дурак, ты – о нет!

Пляж. Мы возлежим и твоя рука покоится в моей. Со вчерашнего дня мы жених и невеста. Ты улетаешь в Москву навсегда, я сразу же вслед как только улажу кой какие дела и ты выдохнула сходу как о деле давно давным решеном – приезжай! Положишь меня на раскладушке в прихожей? У двери входной на коврике, о который ноги вытирают? Снимешь койку в общаге? На каком ярусе? Я не стал уточнять эти чисто технические детали, так как наивно полагал нас, ну ты и сама знаешь кем и чем. Оказывается это такое счастье. Просто лежать посреди неба чувствуя руку любимого человека. Считаные часы отделяют меня от оплевания, осмеяния и уничижения…