Майкл Герр: Репортажи

Но я знавал одного парня из подразделения поисковой разведки 4-й дивизии, который глотал таблетки пригоршнями: горсть успокаивающих из левого кармана маскировочного комбинезона и сразу вслед за ними горсть возбуждающих из правого. Первые — чтобы сразу бросило в кайф, вторые — чтобы поглубже в него окунуться. Он объяснял, что снадобье приводит его в должную форму, что даже ночью ему в этих треклятых джунглях все как на ладони, будто как через телескоп. «Враз просветляет»,— объяснил он.

Парень служил во Вьетнаме третий срок. В шестьдесят пятом он единственный уцелел, когда в долине Ладранг перебили взвод, в котором он служил. В шестьдесят шестом он вернулся во Вьетнам в составе частей специального назначения. Как-то утром его подразделение угодило в засаду. Он спрятался под трупами однополчан. Сняв с убитых амуницию — в том числе и зеленые береты [1],— партизаны наконец ушли. После этого он и представить себе не мог иного занятия на войне, кроме поисковой разведки.

— А вернуться обратно в мир просто не могу,— сказал он мне. И вспомнил, как ездил домой в последний раз: сидел днями напролет, запершись в своей комнате, и иногда выставлял в окно охотничье ружье, ведя мушкой прохожих и проезжающие мимо автомобили, пока из всех чувств и мыслей не оставалось лишь ощущение пальца на спусковом крючке.— Родичей моих это сильно нервировало,— сказал он. Но нервировал он людей даже здесь.

— Не, брат, извини, но по мне так уж больно он психованный,— сказал мне солдат из его подразделения.— Ты только глянь в его зенки, там все как есть открытым текстом записано...

— Это точно, но долго на него гляделки не лупи. Заметит, греха не оберешься.

Он, казалось, вечно был настороже, все искал, кто на него смотрит. Спал, наверное, и то с открытыми глазами. Но я и так боялся его. Однажды только ухитрился бросить на него беглый взгляд. Это было все равно, что пытаться заглянуть на дно океана. Он носил золотую серьгу и головную повязку, выдранную из маскировочной парашютной ткани, и, поскольку никто не решался приказать ему подстричься, волосы у него отросли ниже плеч, закрывая толстый багровый шрам. Даже в расположении дивизии он шагу не делал, не взяв с собой хотя бы нож и кольт сорок пятого калибра. А меня считал придурком, потому что я не носил оружия.

— Разве вы никогда раньше не встречались с журналистами? — поинтересовался я.

— Пятая нога у собаки ваши журналисты,— ответил он.— На свой счет не принимайте.

Но что за историю рассказал он мне! Более глубокого и цельного рассказа о войне я никогда не слышал, да и понять сумел только год спустя:

— Патруль ушел в горы. Вернулся лишь один человек. И скончался, так и не успев рассказать, что с ними произошло.

Я ждал продолжения, но было ясно, что это не тот случай. Когда я спросил, что же дальше, он на меня посмотрел с сочувствием. И на лице его написано: «Какого хрена я стану тратить время, объяснять такому кретину».

Лицо его было раскрашено для выхода в ночной поиск и казалось кошмарной галлюцинацией. Это не те раскрашенные лица, которые я видел на карнавале в Сан-Франциско всего несколько недель назад: другая крайность того же театра. Несколько часов спустя он замрет где-то в джунглях, безликий и безмолвный, как рухнувшее дерево, и спаси господь его противников, если их не наберется хотя бы пол-отделения: он — хладнокровный убийца, один из лучших наших убийц. Остальные разведчики уже собирались у палатки, поставленной поодаль от палаток других подразделений дивизии. У разведчиков была собственная уборная и усиленный рацион. Отбивные не хуже, чем у «Аберкромби и Фитча» [2]. Солдаты других подразделений чуть ли не с робостью миновали расположение разведчиков, идя в свою столовую и обратно. Как бы ни очерствели они на войне, но по сравнению с разведчиками все еще выглядели невинными детьми. Собравшись, разведгруппа цепочкой потянулась по спуску холма, пересекла взлетно-посадочную полосу, вышла за пределы оборонительных сооружений и потерялась в лесу.

Больше я никогда с ним не разговаривал, хотя и видел еще раз. Когда следующим утром разведчики вернулись, он вел с собой пленного. У пленного были завязаны глаза и резко закручены локти за спину. Ясно, что во время допроса пленного к палатке разведчиков никого посторонних не подпустят. Да и вообще я уже стоял на взлетно-посадочной полосе, ожидая вертолета, который должен был вывезти меня оттуда.

— Эй, парни, вы что, из ОВЗП [3]будете? А мы думали, из ОВЗП, волосы больно длинные.— Пэйдж сфотографировал паренька, я записал его слова, а Флинн рассмеялся и сказал, что мы из ансамбля «Роллинг стоунз». В то лето мы уже почти месяц ездили втроем. На одной посадочной площадке сел вертолет, с антенны которого свешивался настоящий лисий хвост. Проходящего мимо нас командира бригады чуть не хватил инфаркт.