Ольга Грейгъ - Схватка спецслужб, или Где решаются судьбы мира

С этими словами Арсений Алексеевич подошел к массивному столу из дуба и, взяв в руки приготовленные и лежащие на крышке стола билеты в театр, протянул их Румянцеву.

— Вот тебе два билета в Большой, в сталинскую ложу. Она будет там, поезжай. К полуночи я жду положительного решения вопроса.

Немногословно и предельно ясно. Здесь нехотение и нечувствительность не проходят, получил задание — выполняй. А получил потому, что наверняка до тебя были другие, предпринимавшие попытки сделать то же. Однако тебе предстоит разработать свою операцию и с успехом провести ее. До полуночи! Ну что ж… время, как говорят, не стоит на месте. Прокрутив все это в голове, референт бросил: «Есть!» и вышел от босса.

Иван Михайлович Румянцов покинул роскошный особняк с колоннами, расположенный в одном из уютных уголков Москвы, тщательно — как и многие строения вокруг него — укрытый от посторонних глаз. Этот особняк, любовно выстроенный в первой половине XIX века, до революции принадлежал одному из отпрысков большого рода князей Гагариных. И даже потеряв истинного хозяина, этот дом прекрасной архитектуры сохранил внешнее и внутреннее убранство благодаря стараниям Архямандритова. Знающие люди могли бы сказать, что Арсений Алексеевич Архимандритов приходился каким-то родственником князю Гагарину и потому мог даже (в некотором роде) считаться наследником. Однако «знающих» этих было негусто, и потому кавторанг, до которого, конечно же, дошли подобные измышления, пока не знал точно: правда это или только искусно распущенные слухи, исходящие из служб Папы Сени. Он не искал для себя ответа на этот вопрос, потому что осознавал: рано или поздно, если босс сочтет нужным, он сам скажет ему.

Румянцов вышел в аккуратный дворик, сел за руль «Волги» и, прежде чем приехать в свой особняк в Березовом бору, решил прокатиться по улицам Москвы. Мегаполис, его дыхание и мельтешение отвлекали Румянцева от напряженных размышлений, езда была своего рода отдыхом. Ему давно нравилось мчаться в потоках машин по огромному городу, где — он знал — могли затеряться кто угодно, но только не он, референт Папы Сени, кавторанг Иван Михайлович Румянцов. Потому что под своей черепной коробкой он носил мельчайший из мельчайших предметов — передатчик, позволявший следить за его передвижениями из космоса. И потому даже в самых трудных, самых, казалось бы, безвыходных ситуациях у него никогда не возникало желания бежать, скрыться, прекратить сражение, «залечь на дно», перестав существовать в той ипостаси, в которой он существовал. Ни документы, выписанные на другое имя, ни пластическая операция, ни сотни легенд не спрятали бы его от всевидящего ока Арсения Алексеевича Архимандритова.

И очень быстро осознание своего вынужденного заложничества перестало беспокоить Ивана Румянцова. Незачем сокрушаться по тому, чего нельзя исправить.

Его черная «Волга» мягко шла по извилистым лентам асфальта. Был день, и оттого движение на дорогах пока не самое интенсивное. Мимо проплывали массивные дома с многочисленными глазницами мрачных окон; площади, обрамленные бетонными сооружениями с огромными надписями, идеологически просвещающими народ; дворики и повороты, открывающие вид на памятники советской архитектуры, безобразные в своей примитивной безвкусице; то там, то здесь привычно мелькали площадные стояльцы — клонированный в разных позах правнук Мойши Ицковича Бланка и внук Сруля Мойшевича Бланка, присвоивший себе псевдоним Ленин; мосты, рассекающие столицу на панорамное открыточное пространство… Все эти виды не трогали сердце кавторанга, он любил другой город, много южнее, где росли кипарисы и над синим морем пронзительно кричали чайки, безвозбранно садящиеся на головы мраморных львов у пирса и бронзовые крылья орла на памятнике «Затопленным кораблям». Он любил Севастополь. Но и Москва, вызывающая в нем яркое лубочное восприятие, грандиозное ярмарочное мельтешение, иногда вызывала и приступы симпатии. Особенно его дом, расположенный в Березовом бору, в элитном квадрате среди берез, елей, сосен и пихт. Чистый воздух, серебрящийся, тающий в свете берез, почти всегда располагал к размышлению, к спокойствию, к умеренности и трезвой оценке предстоящих дел.

Размышляя о главном военном советнике, генерале Аркадии Давидовиче Равенских, получившем назначение в Африку, и его молодой красавице-жене, которую сегодня же следовало приручить, захлопнув капкан на ее прекрасной вагине (на этих мыслях кавторанг заулыбался сам себе), Румянцов въехал во двор своего особняка, поставил машину и зашел в дом. На него накатывал кураж, а это чувство, мало кем понимаемое, но высоко ценимое боссом, всегда гарантировало успех операции. Тут уж кавторанг не сомневался. Кураж для него как вдохновение, как внутренний взрыв эмоций, энергетическая подпитка. У него были хорошие учителя, любившие покуражиться, и не последние места в этом коротком ряду, состоящем из четырехпяти человек, занимали Арсений Алексеевич Архимандритов и товарищ Сталин. Благодаря боссу Иван Румянцов просмотрел километры секретных пленок, на которых был запечатлен великий Генсек в разные моменты своей личной, общественной и интимной жизни. Иван полагал, что товарищ Сталин не знал о существовании многих и многих из пленок, отснятых людьми Арсения Алексеевича, близкого товарища и соратника Генсека. И в этом просматривался лихой, беспощадный кураж Папы Сени, никогда не лезущего на первый план, но бывшего, без сомнений, номером два после Иосифа Виссарионовича.