Владислав Дорофеев - Был ли Навальный отравлен? Факты и версии

Вместо перенесенной на неопределенное время встречи с журналистами на сайте берлинской университетской клиники Charite в понедельник, 24 августа 2020 года, размещено сообщение о состоянии пациента А. А. Навального и о предпринимаемых в его отношении действиях за подписью упомянутого представителя Charite Мануэлы Цингл.

ТАСС транслирует текст заявления. Мол, начиная с выходных врачи берлинской университетской клиники Charite занимаются лечением Алексея Навального. Пациент находится в отделении интенсивной терапии и по-прежнему остается в искусственной коме. Состояние его здоровья серьезное, но острой угрозы жизни в настоящее время нет. Команда врачей провела тщательное обследование пациента после его прибытия. Клинические данные указывают на интоксикацию субстанцией группы ингибиторов холинэстеразы. Конкретная субстанция до сих пор неизвестна, и было инициировано проведение дальнейшего многообразного анализа. Действие отравляющего вещества, то есть блокирование холинэстеразы в организме, многократно подтверждено, в том числе в независимых лабораториях. В соответствии с диагнозом пациента лечат противодействующим веществом — атропином. Исход заболевания остается неясным, по состоянию на текущий момент нельзя исключать долгосрочных последствий, в особенности в области нервной системы. Лечащие врачи находятся в тесном контакте с супругой Алексея Навального. По договоренности с его супругой Charite исходит из того, что публичное сообщение о состоянии здоровья в его (Навального А. А. — Авт.)интересах.

Российские врачи предсказуемо отреагировали на сообщение из Берлина.

Высказался главный внештатный специалист Минздрава РФ по анестезиологии-реанимации, заведующий кафедрой анестезиологии и реаниматологии Российской медицинской академии непрерывного профессионального образования Игорь Молчанов: «У отравления ингибиторами холинэстеразы настолько яркая клиника — это бронхорея (обильное выделение мокроты при кашле. — Прим. ТАСС),возбуждение, потливость, узкие зрачки и так далее. Ее знает любой практикующий врач, который закончил медицинский институт, а уж для анестезиолога-реаниматолога это классика. Не заподозрить это при поступлении такого пациента в учреждение малореально». Молчанов также отметил, что в немецкой клинике «обследуют пациента после того, как он какое-то время провел в реанимационном отделении, получал кучу препаратов и транспортировался — на этом этапе тоже вводится куча препаратов похожих, которые могут давать похожие следы».

Упоминаемый уже московский реаниматолог из Пироговки Борис Теплых, принимавший непосредственное участие в спасении Навального в омской больнице: по его мнению, немецкие специалисты говорят о клинических данных, а не о самом веществе, которое ни нами, ни, видимо, ими, на данный момент обнаружено не было. А наличие такой химической реакции в организме пациента, отмеченной врачами Charite, возможно как в результате применения других медицинских препаратов, так и при естественном ходе болезни. Поэтому, подчеркнул доктор Теплых, «ничего нового пока в заявлении коллег из «Шарите» не прозвучало», более того, между заявленными позициями российских, ранее и немецких медиков противоречий нет, но они есть в акцентах. Разумеется, следует из слов Теплых, что техническое оснащение лаборатории влияет на то, что специалисты могут обнаружить в анализах:«Я не могу отвергать или подтверждать версию немецких врачей, я не токсиколог. Если люди, которые занимаются непосредственно экзогенным воздействием, говорят, что не видят здесь явных признаков отравления, то я занимаюсь син-дромальными. Я вижу проявления чего-то у пациента, я компенсирую эти проблемы. Чем занимается реаниматолог? Он дает время другим врачам определиться с диагнозом. Если нам говорят, что экзогенное воздействие исключено, то я отрабатываю другие версии эндогенного происхождения, чем мы и занимались… Наши не очень понятные фразы о нарушении обмена веществ — это те проявления, что мы видели, которые мы компенсировали. Надо отдать должное местным врачам, почему я начал их защищать и за что я получил негатив, атропин они вводили практически сразу, была проведена оценка его действия, было принято решение, поскольку мы видели отрицательные действия атропина и не увидели положительных. Атропин применяли симптоматически, они видели один симптом, который требовал атропин, и его поэтому вводили… Версий было изначально множество, было подключено много токсикологических сил. Мы спрашиваем: «У вас есть данные, что была экзогенная природа тех проявлений, которые мы видим и сейчас лечим?» Мы получили ответ: «У нас нет таких данных». Почему мы получали такой ответ? Мы не знаем, но ответ был однозначный. Вполне возможно, что им (омским врачам. — Авт.)просто не хватило времени, в Германии потребовалось двое суток, чтобы к этому ответу прийти, а в нашем случае было меньше времени. Я не хочу фантазировать, был бы ответ у токсикологов (омских. — Авт.),какой сейчас получили в Германии. Но то, что это не лежало на поверхности, это так. Тесты брались и отправлялись к судебным медикам местным, московским, не знаю, какое именно учреждение… Прежде всего покажите мне то, что немецкие врачи увидели. Вполне возможно, они увидели то, что наши лаборатории, те, до которых мы могли дотянуться, такое в принципе не определяют. Пока они что-то увидели и что-то подтвердили. Ответ наших лабораторий: мы ничего не нашли».