Калле Книйвиля - Крым наш. Возвращение империи

— Людям не удалось создать иные принципы для своей идентичности. То, что произошло в Крыму, касается чего-то очень центрического в российском коллективном сознании и памяти. Крым всегда был особым, мифологическим местом для россиян.

Но имперский синдром сам по себе не является чем-то специфически российским, — добавляет Ирина Прохорова.

— Петер Энглунд прекрасно описал, как шведам нужно было почти два века, чтобы избавиться от своих имперских комплексов. Для каждой великой державы это огромная травма, и много лет продолжается освобождение от имперских мечтаний.

Россия все же пошла правильным путем в 1990-х годах, когда многие восприняли распад Советского Союза как освобождение от угнетения, шанс построить новую, лучшую страну. Но потом пришел Путин, — говорит Ирина Прохорова.

— Когда он получил власть пятнадцать лет назад, он полностью изменил направление. Он начал говорить о распаде Советского Союза как о трагедии, геополитической катастрофе. За свои пятнадцать лет он смог создать ощущение национального унижения, чувство, которого у нас не было в начале 1990-х годов. Но Путин ли создал это ощущение? Возможно, оно уже существовало, а он просто использовал его, — возражаю я.

— Да, понятно, что очень многие люди были в шоке от того, что произошло. Жизнь в последние советские годы было бедная, роскоши мы не имели, но, если сравнить со всеми катастрофами, постигшими нашу страну в течение предыдущих десятилетий, таки появилось где-то в середине 1960-х годов ощущение упорядоченного, мирного существования. Мы не пережили войны, широкомасштабных политических репрессий или голода. Жизнь стала лучше. И вдруг нас постигли революционные изменения, которые заставляют снова обдумывать всю стратегию выживания, когда все сбережения теряют свою стоимость. Это было трудно, особенно для пожилых людей, когда надо начинать все сначала, и, разумеется, это вызывает реакцию, начинают говорить о том, как хорошо все было раньше.

Кроме того, многие россияне, кажется, заболели выборочной амнезией после распада Советского Союза, — добавляет Ирина Прохорова.

— Даже у людей, проживших половину своей жизни в Советском Союзе, существует иллюзия, что все или хотя бы многое было лучшим в советские времена. Более того, все эти годы по телевизору показывали советские фильмы, которые, конечно, были пропагандистскими. Они никогда не говорили о реальных проблемах советской жизни. Это все политические картины. Поэтому реальность стала подменяться таким идеальным золотым веком, которого никогда не существовало. Будто все там были равны, была справедливость и так далее. Так что люди мыслят вот этими мифами, устремленными в прошлое. Когда люди начинают вспоминать какие-то мелочи, они вроде и помнят, но они забыли огромный пласт унизительного второсортного существования, осталась идеализированная картинка, на чем, собственно, и играет власть.

Начиная с осени 2013 года пропаганда была усилена, так что все труднее найти место для альтернативных взглядов. Но Ирина Прохорова считает, что величайший триумф после аннексии Крыма уже прошел, что все больше тех, кто сейчас начал сомневаться, действительно ли завоевание стоит той цены, которую все теперь должны платить. Но в то же время атмосфера дискуссии становится очень агрессивной, — говорит она.

— Я не считаю, что общество безнадежно, но, конечно, та тотальная пропаганда, которая идет последний год, людей сбивает с толку. Такой агрессии и истерии в обществе не было до недавнего времени, пока были хотя бы относительно независимые СМИ. Но когда все крупные каналы стали абсолютно подконтрольными, вот тогда началось. Просто потому, что уже никакого противоядия от этой истерии нет.

Когда вежливые солдаты в зеленой форме совершили свой путч и организовали референдум в Крыму, не только западные эксперты по делам России до последнего момента надеялись, что Россия все-таки не аннексирует полуостров. Так же считало и большинство окружения Ирины Прохоровой в Москве.

— Почти до последнего момента я верила, что должна же быть какая-то логика. Когда аннексия таки произошла, это было очень сильным ударом для нас. Возможно, даже не столько сама аннексия, как ненормальная экзальтация по поводу этого. Это было хуже, и это заставило нас еще раз взглянуть на состояние общества, подумать, как можно противодействовать этому имперскому синдрому, потому что он ведет всю страну очень опасным путем.