Станислав Куняев - К предательству таинственная страсть...

Не об этом ли возмездии писал потомок “комиссаров в пыльных шлемах”: “Поднявший меч на наш союз достоин будет худшей кары”?

Под впечатлением от такого рода посиделок, я, не раз бывавший в Дубултах и видевший, как смягчились в 60-е годы литературные и общественные нравы по сравнению с 30-ми годами, отзывался на эти посиделки вполне лояльными, но отнюдь не либеральными стихами:

То, что такого рода “посиделки” добром не кончатся, что рано или поздно проклятый “русско-еврейский вопрос” потребует своего разрешения, было понятно многим моим современникам. Вот что писала об этом идеологическом расколе весьма осторожная в своих мыслях и поступках генеральская дочь и русская поэтесса Лариса Васильева:

“В нашем литературном мире разделённых на правых — славянофилов, и левых — западников лакмусовой бумажкой для определения принадлежности писателя к тому или иному лагерю был еврейский вопрос. Если ты еврей, значит, западник, прогрессивный человек. Если наполовину — тоже. Если ни того, ни другого, то муж или жена евреи дают требе право на вход в левый фланг. Если ни того, ни другого, ни третьего, должен проявить лояльность в еврейском вопросе. Точно так же по еврейскому признаку не слишком принимали в свои группы правого, славянофильского фланга” (Л. Васильева “Дети Кремля”, М. 1997 г.)

Одной из душевных болезней “западных шестидесятников” (“штатников”, как называл их и себя Василий Аксёнов) было равнодушие, а скорее даже враждебность по отношению не только к государству, но и к отечеству. Какими бы “пушкинианцами” или поклонниками Александра Сергеевича они ни называли себя, как бы ни клялись в стихах и прозе в любви к поэту, на деле его “любовь к родному пепелищу” была им чужда. Потому-то в последние советские времена, а тем более, в рыночно-демократические они словно по команде свыше разбежались по разным странам Западного мира.

Бегство их, несмотря на “победу демократии” в СССР, на отмену цензуры и “крах тоталитаризма”, на ликвидацию “кровавой гэбни” и прочих “уродств” советского мира, было массовым. Гражданами, подданными или временными жителями американского мира стали Е. Евтушенко, В. Аксёнов, Б. Парамонов, Д. Петров-Шраер, А. Межиров, А. Янов, А. Грушко, С. Довлатов, А. Рыбаков, П. Вегин, Целков, В. Соловьёв, Е. Клепикова, Э. Неизвестный, Н. Коржавин, Ю. Алешковский, М. Юпп, Д. Бобышев, С. Резник, П. Грушко, С. Эткинд, А. Шрагин, Л. Халиф и многие-многие другие любимцы муз. Поневоле вспоминаются опять же стихи Пушкина: “Сколько их? Куда их гонит? Что так жалобно поют?” А на каком языке поют? — на русском…

С житейской точки зрения “не литературных” перебежчиков ещё можно понять: плясуны, балеруны, киношники, живописцы — всяческие шемякины, нуриевы, шуфутинские, барышниковы, крамаровы, сичкины и т. д. всегда могли найти себе дело в Голливуде, в американском балете, на художественных выставках, в ресторанах на Брайтон-Бич… Но что делать в Америке “кудесникам русского слова” и радетелям “русской речи”? Кому, каким французам или “офранцуженным русским” были нужны осевшие на Западе приблизительно в те же времена В. Максимов, А. Гладилин, А. Синявский, М. Розанова, В. Некрасов, Н. Горбаневская, М. Дёмин, коего, жившего подобно Владиславу Ходасевичу на “парижском чердаке”, я навестил в 1983 году, и который взмолился, чтобы я каким-то образом помог ему вернуться на родину?

А сколько их, плохо читавших Пушкина и не читавших Рубцова, осело в тогда ещё свободной от нашествия африкано-азиатских племён Германии? Г. Владимов, А. Галич, В. Делоне, Ф. Горенштейн, Т. Жирмунская, Л. Копелев, Р. Орлова… С Владимовым, Жирмунской и Максимовым я успел попрощаться и даже говорил им, что жду их возвращения.

Конечно, о “гражданах мира”, о “мировых знаменитостях” память держится дольше, нежели о нас грешных, цепляющихся за свои, по словам Пушкина, “предрассудки”, за свои родные пенаты и погосты. Рано или поздно — всё забывается: и даты, и имена, и дорожки мимо ржавых ограждений быльём зарастают.