Иван Ласков - Сольются в русском море? [Открытое письмо А.И. Солженицыну]

Выравнивание в ХVІI в. официального языка Московского государства со старобелорусским привело к тому, что государственные языки России и Великого княжество Литовское во многом совпали. Получилось, что Великое княжество Литовской в своем законодательстве пользуется тем же языком, что и его лютый враг - Московия. Запретить Москве пользоваться государственным языком Литвы было невозможно. И принимается трагическое решение - запрещение собственного языка, замена его польским. /В Польше же в это время - 1696 год - государственным языком был латинский/.

В Москву из Белоруссии пришло и книгопечатанье. Лишь в малотиражных научных трудах можно встретить скупое упоминание о том, что Иван Федоров был родом из Белоруссии, что его друкарский знак всходить к друкарскому знаку Ф. Скорины. Известно, что и помощником Ивана Федорова был белорус Петр Мстиславец. О том, что Иван Федоров был чужаком в Москве, явно не подготовленной к столь революционному перевороту в культуре, как книгопечатанье, свидетельствует тот факт, что по появлении «Апостола», первой московской книги, напечатанной двумя белорусами, друкари были изгнаны из Москвы, а пристанище нашли опять же в Белоруссии.

Белорусским печатником и просветителем Капиевичем в конце ХVІІ века был усовершенствован кириллический алфавит, которому были приданы практически современные очертания. Эта работа русской историографией приписывается Петру I, который лишь воспользовался разработками Капиевича.

Русская историография не признает, что наука, просвещение, идеи гуманизма шли в Московское государство в ХVІ-ХVII веках из Белоруссии. На Польшу она еще кое-как согласна, Белоруссия же для нее - отсталая русская окраина. Но такой Белоруссию сделало русское владычество, наступившее после раздела Речи Посполитой.

В ХVІII в. белорусский язык, как уже была сказано, было запрещено употреблять при составлении документов. Но культура края, развивавшаяся на польском языке, была достаточно высокой. Существовала сеть типографий, учебных заведений во главе с Виленским университетом. Развивались музыка, театр, медицина. Существовала и белорусскоязычная литература. Она была неполноценной, но все же существовала, готовя почву для национального возрождения XIX веке. Нет сомнения, что это возрождение при сохранении государственности Великого княжества Литовского обязательно бы произошло, ведь подавляющая масса населения говорило по-белорусски. Появление суворовских «чудо-богатырей» перечеркнуло эту перспективу. В борьбе с «польским влиянием» царизм не брезговал никакими. средствами. Был закрыт Виленский университет. Школьное образование развивалось черепашьими темпами. К середине 1890-х гг. в Белоруссии существовало лишь 7 мужских гимназий. Как не вспомнить тут, что первая гимназия в Белоруссии - Слуцкая - была открыта еще в 1617 году, в то время как первая в России - в 1725-м, что в 1773-1794 годах в Речи Посполитой действовала первая в Европе Образовательная комиссия, которая в дополнение к уже имевшимся учебным заведениям открыла в те годы на территории Белоруссии /без учета Виленского края/ 20 школ.

Вы, Александр Исаевич, в своем трактате упоминаете о запрещении царизмом украинского языка. А о запрещении белорусского забыли? Почему не сообщаете, что Ваши цари не признавали даже сам факт существования белорусского языка? И отнюдь не из убеждения, что он действительно не существует. В 1863 году, когда в Белоруссии поднялось восстание за свободу, белорусский язык вдруг был признан царизмом, и в губернских типографиях начали публиковать уговоры на нем, чтоб белорусский мужик не верил «полякам»-панам. Но продолжалось это недолго. Задушили восстание - был задушен снова и белорусский язык, оказавшийся в еще более тяжелом положении, чем украинский: тот хотя бы в Западной Украине, принадлежавшей Австро-Венгрии, развивался более-менее свободно. Там, во Львове, выходили и первые книги новой белоруской литературы. Издавались они и в Кракове, и в Лондоне, и в других местах за границей, но только не в «воссоединенной» Белоруссии.

Но, однако, я забежал вперед, вернемся к восстанию 1863 года. В своем «Архипелаге...», пытаясь изобразить, как гуманен был русский царизм по отношению к своим противникам, Вы к восстанию этому, к жертвам его не обращаетесь. Чувствуется, что репрессии по отношению к его участникам считаете вполне законными, как если бы люди не за свою свободу, отнятую агрессором боролись, а стремились лишить свободы Ваших предков.