Дуглас Смит - Бывшие люди. Последние дни русской аристократии

Василий Дмитриевич считал своим долгом освобождение России от коммунизма. И в этом он был не одинок, так мыслили участники так называемого Русского освободительного движения, которое включало и белых эмигрантов, и советских граждан, проживавших на оккупированных немцами территориях. Их борьба против Советского Союза может рассматриваться как последнее эхо Гражданской войны. Василия Дмитриевича после лечения послали воевать в северную Италию. Он не был ни немцем, ни нацистом, это была не его война; он дезертировал и скрывался у своей семьи в Риме.

Василию Павловичу повезло, он не был арестован после возвращения домой, как Андрей Гудович, который был отправлен в заключение и только в 1959 году реабилитирован, после чего ему было разрешено жить в Москве. Андрей Трубецкой был ранен и попал в плен в начале войны. Благодаря ходатайству родственников в Литве он был освобожден и вылечился. Он был твердо намерен вернуться в строй, и ему удалось добраться через немецкие позиции сначала до партизан, а к концу войны и до регулярных частей Красной армии. Как и его братья Владимир и Сергей, он вернулся домой как герой, награжденный орденами, страдая от тяжелых ран. Однако в 1949 году, после отказа сотрудничать с НКВД, Андрей был арестован и провел шесть лет в лагерях, работая в шахте.

Василий переехал в родительскую комнату в Новодевичьем монастыре. Близкие вскоре заметили, что это уже совсем другой человек, не тот, который уходил на фронт летом 1941 года. По ночам его мучали кошмары. Он обращался к врачам, лечился в психиатрических клиниках, но не мог вернуться к обычной жизни. Одни считали его Дон Кихотом, другие – юродивым, из тех святых дурачков в русской истории, которые соединяли благочестие и веру с бедностью и странным, вызывающим поведением. В пятьдесят семь его хватил удар, и оставшиеся десять лет жизни он провел в параличе, неспособный говорить.

В июле 1983 года братья Мишка и Ларюша (теперь уже Михаил и Илларион) отправились в Свияжск. Город сильно переменился с тех пор, как их отец Владимир попал сюда в 1941 году; при создании плотины земли вокруг Свияжска оказались затоплены, и городок превратился в небольшой остров с крутыми берегами, куда можно было попасть только на моторной лодке из Казани. Городок был по-прежнему небольшой, всего несколько десятков домов, собор и монастырь, окруженные кирпичной стеной. Узкая тропинка шла снаружи вдоль стен монастыря. На обрыве между тропинкой и берегом Волги зияли несколько больших неровных ям, заросших высоким бурьяном. Это были общие лагерные могилы. Никаких знаков на могилах не было, ничто не намекало неопытному глазу на происхождение этих странных особенностей ландшафта. В одной из этих могил лежал их отец.

Всеволод Азбукин, руководивший реставрационными работами в монастыре, водил Михаила и Иллариона по острову. Он подвел братьев к одному из домов и вызвал женщину, которая там жила. Она была старенькая и кругленькая, с добродушным русским лицом. В войну она была охранницей в лагере, и Михаил был убежден, что она должна была видеть его отца.

«Мужиков не было тогда, так что нам выдали винтовки, – рассказывала она, узнав о причине их визита. – Мы были всего лишь шестнадцатилетние девчонки, а нам приказали охранять заключенных».

Потом задумалась на минуту и добавила: «Нет, не помню. Их было так много…»

Я встретился с Николаем Трубецким в погожий полдень в сентябре 2010 года у станции метро «Фрунзенская», названной в память героя Гражданской войны М. В. Фрунзе. Николай, племянник Михаила и Иллариона и внук Владимира Голицына, согласился рассказать, что ему было известно об истории семьи.

Энергичный мужчина средних лет, Николай управлял большой логистической компанией в нефтяной и газовой промышленности, которую создал сам, поработав сначала геологом, а потом, в тяжелые 1990-е, последовавшие за крушением СССР, – таксистом. Несмотря на очевидный жизненный успех, Николай был начисто лишен бахвальства, свойственного людям, самостоятельно сделавшим карьеру. Он не придавал слишком большого значения своим достижениям, приписывая большую часть произошедшего с ним неисповедимому божьему промыслу. Но было и кое-что еще. Николай знал, что в путинской России, что бы он ни построил и какой бы капитал ни сколотил, будь это бизнес, дома, машины или деньги, все могут отобрать, как только на них позарится кто-то, имеющий достаточно влияния и связей. И еще он знал, как всякий русский, что не сможет этому помешать.