Владимир Жуков - Сквозь пламя сражений

Евгений Петрович – из тех людей, о ком фронтовой поэт Николай Рыбалко слагал стихи:

Я жил в такие времена,

В такие дни, в такие даты.

Меня, безусого, война

До срока призвала в солдаты.

И в краснозвездного меня

Сто пушек целилось, наверно!

Москву собою заслоня,

Весь мир прикрыл я

в сорок первом…

ИЗ ПЕХОТЫ – В ТАНКИСТЫ

Уроженец села Орловки Воронежской области Николай Шустиков спустя двое суток после того, как ему исполнилось шестнадцать лет, узнал, что на Родину напали фашисты.

Воспитанные в духе патриотизма и любви к Отечеству, юноши и девушки настойчиво обивали пороги военкоматов, но в ответ от суровых военных слышали: «Учитесь, ребята, отцы и старшие братья и без вас одолеют врага». Даже кадровые офицеры были уверены, что Красной Армии удастся в течение нескольких месяцев лобовыми атаками разбить противника и изгнать его с родной земли. Но война обернулась огромными человеческими жертвами и разрушениями, города, поселки, села лежали в руинах. Поэтому и младшему поколению довелось пройти по огненным дорогам, испытать горечь потерь и радость побед.

В неполные восемнадцать лет Коля Шустиков был зачислен в стрелковый взвод и стал пехотинцем. Об одном из эпизодов, из которых были сотканы суровые солдатские будни, уже в послевоенное, мирное время ему напомнил такой факт.

– Несколько лет назад в середине мая мне довелось услышать передачу радиостанции «Маяк», – рассказывает Николай Агафонович. – Она была посвящена событиям минувшей войны. Корреспондент спросил ветерана, что ему запомнилось больше всего? Рассказ фронтовика поразил меня. Уж очень знакомо все было – и место, и время, и обстоятельства…

Лично со мной случилось это на Кубани почти в десяти километрах к востоку от станицы Крымской. 29 апреля 1943 года наш второй батальон 353-го стрелкового полка 51-й армии повел наступление на участок обороны фашистов, окопавшихся в насыпи железной дороги. Перед нами стояла задача – взять хутор Плавинский, расположенный в двух-трех километрах в тылу противника. К трем часам пополудни наше наступление захлебнулось. Бойцы залегли в двух рощах вдоль железнодорожного полотна. Расстояние между рощами, в которых сосредоточились наши бойцы, составляло около ста тридцати метров, посредине протекал ручей шириной до трех метров. Когда мы шли в атаку, я с ходу прыгнул в него и оказался по колено в воде.

Часть однополчан расположилась на опушке рощи фронтом к фашистам, а другая – к противоположной роще. Около меня лежал телефонист, чуть дальше – наш командир роты. Вскоре он по телефону получил из штаба указание – уточнить потери и подготовить новый бросок на полотно железной дороги и о готовности доложить. Я слышал разговор и догадывался, о чем речь. Ротный подозвал бойца, проинструктировал и послал его в другую рощу с поручением.

Вскочил боец и побежал кратчайшим путем, но сразу же был сражен снайпером в двадцати метрах от нашей опушки. Такая же участь постигла второго и третьего посыльных, хотя передвигались они по-пластунски и короткими перебежками. Ребята были убиты, не достигнув ручья. Посмотрел ротный на меня, и я понял – моя очередь. Снял с себя шинель, ботинки, автомат и передал телефонисту, а комсомольский билет и солдатскую книжку – командиру. В одном обмундировании и босой пошел на то же место ручья, где прыгал через него. Земля и вода были очень холодными, но я лег в ручей и пополз на спине.

Фашистский снайпер молчал – не видел меня. Очень осторожно нащупал ногой твердый грунт и уперся в него, с силой оттолкнулся и рванулся к роще. Бежал, не то слово – летел к ней и в уме просчитывал, что делает снайпер – меняет изготовку, положение тела, положение винтовки, ловит меня в окуляр прицела, прицеливается, нажимает спусковой… и я камнем падаю на землю. Тут же перепонку уха рвет резкий, оглушительный хлопок снайперской пули. Упал в мелкую воронку, затаился.

Наши бойцы подумали, что я убит. Противник, видимо, тоже. Я притворился мертвым, но незаметно, медленно подтянул ногу к подбородку коленом, ступней уперся в край воронки и метнулся к заветной цели… Запоздало хлестнула пуля снайпера мимо, опять повезло, и вскоре, грязный и мокрый, запыхавшийся , я докладывал старшему командиру переданное ему распоряжение. Приказ был выполнен. С того дня меня стали называть четвертым, и это вызывало чувство гордости.

– Николай Агафонович, получается, что в той радиопередаче речь шла о ваших действиях?