Александр Севастьянов - Диктатура интеллигенции против утопии среднего класса

Ориентация на книгу Штранге подводит исследовательницу неоднократно. Так, она пишет: "Формирование крепостной интеллигенции по времени совпадает с формированием разночинной интеллигенции. Это свидетельство того, что в основе этих процессов лежали общие закономерности" (с. 68). Других сколько-нибудь убедительных доказательств своего тезиса автор не приводит. Между тем создание крепостной интеллигенции в статистически значимом количестве относится ко второй половине XVIII века и отнюдь не "совпадает по времени" с формированием массовой разночинной интеллигенции. Последнее происходило уже в Петровскую эпоху с помощью московской Славяно-греко-латинской академии, Московской навигацкой и математической школы, школы Ф. Прокоповича, архиерейских школ, медико-хирургического училища при Московском военном госпитале и т. п. Но главная беда Курмачевой в том, что соотнесение крепостной интеллигенции с разночинной, трактуемой в книге во всех отношениях "по Штранге", ведет к повторению ошибок этого "авторитетного" образца. В первую очередь, это касается именно объекта исследования, о чем говорилось выше. Далее, когда речь заходит о "прогрессивных" литераторах из интересующей автора среды, то автор, подобно Штранге [71], либо замалчивает деятельность тех писателей-крепостных, чье творчество не укладывается в концепцию книги (например, В. Вороблевского, М. Матинского, И. Майкова-Розова и др.), либо преподносит неверную и произвольно толкуемую информацию. Так, в разделе "Социально-политические темы в сочинениях писателей-крепостных" весьма подробно рассматривается, в частности, творчество Е. И. Кострова и И. И. Тревогина. Но ни тот, ни другой не были ни крепостными, ни крестьянами. Костров был сыном дьячка Вятской губернии [72]и только в этом качестве мог поступить в Вятскую духовную семинарию и окончить ее. Крестьяне, в том числе черносошные, в семинарии не допускались. Как третий ребенок в семье, Костров не обязательно должен был наследовать церковную должность отца. Указом 1784 года младшие сыновья-поповичи официально получили право, ввиду заполненности церковных штатов, выходить в другие сословия, в том числе в крестьяне. Практически же так было и ранее; в этом разгадка того, что поэт называл себя порой "экономическим крестьянином". Относить его к крепостным интеллигентам неправомерно.

Биография Тревогина также не тождественна жизни крепостного интеллигента: сын сельского иконописца, он учился в Харьковском воспитательном доме (для крепостных он был закрыт), был репетитором в Воронеже, корректором в типографии Академии наук, пытался издавать журнал. Типичной его судьбу, как и судьбу Кострова, можно назвать скорее для разночинца.

Неправомерно и привлечение в ряд аргументов творческой судьбы И. И. Варакина. Лишь незадолго до его рождения Варакины попадают в крепостные. Отец его более 50 лет управлял имением Голицыных, организовывал отпор пугачевцам, имел в обращении значительный капитал. Сам поэт, что признает и Курмачева (с. 207), был состоятельным человеком.

Подобные примеры можно было бы продолжить. В таком подходе к толкованию социальной принадлежности писателей, влекущем за собой натяжки, упрощения и умолчания, сказалась практика исследований, канонизированная Штранге. У него, как известно, в "демократическую интеллигенцию" оказались зачислены богатый украинский земле- и душевладелец, убежденный крепостник Г. А. Полетика, родоначальник целого клана дворян-литераторов главный инспектор Артиллерийского и инженерного шляхетского корпуса И. А. Вельяшев-Волынцев, близкий родственник "светлейшего" Потемкина П. С. Потемкин и т. п.

Наконец, совершенно неправомерной представляется трактовка сочинений М. Комарова как прогрессивных (с. 176–196). Рассказ Курмачевой об этом писателе приводит на память слова Г. А. Гуковского, не потерявшие своей актуальности: "Несколько лет назад… в литературоведении существовала мода выдвигать и чуть ли не превозносить бездарные и пошлые поделки литературных торгашей XVIII в…, отравлявших сознание демократического читателя чтивом не только безыдейным, но и подлаживающимся под помещичьи издания "для народа". К таким поделкам принадлежат и издания Комарова, который вовсе и не был писателем, а лишь "приспособителем" чужих книг для малокультурного читателя… Выдвижение Комарова и других мотивировалось тем, что они не дворяне, а люди демократические. Нужно ли доказывать, что наша социалистическая культура принимает наследство таких "дворян", как Радищев и Пушкин, и отвергает "наследство" Комаровых" [73].