Вячеслав Рыбаков - Резьба по Идеалу

Тот, кто не понимает въевшегося в плоть и кровь тёмного ужаса перед очередным разъединением, ужаса, из-за которого защитнику единства можно позволить и простить всё, и одновременно — той привычной лёгкости, азартности и даже злорадности, даже мстительности при истреблении братьев своих, коль уж разделение всё же произошло (даже когда это всего лишь разделение на культурные или идеологические княжества в рамках формально единой страны), — словом, тот, кем эти две элементарные вещи и их сугубая взаимосвязь НЕ ПЕРЕЖИВАЮТСЯ, тот ничего никогда не поймёт ни в русских, ни в русской истории. И этническая принадлежность туг ни при чём. Дело не в разрезе очей или форме черепа — но в пропитанности культурой с её главными страхами и главными предпочтениями.

Очередное объединение почти неизменно заканчивалось очередным разъединением.

Это чередование обусловило и соответствующее качание между идеологиями: мобилизационными и демобилизационными.

Мобилизационные идеологии могут быть самыми разными, от конфуцианства до коммунизма. Их роднит предпочтение государственного личному, культ долга и самопожертвования, верности общим ценностям, равнодушия к материальным благам. С этими идеологиями общества творят свою историю, делают великие дела, приносят великие жертвы и достигают великих результатов. Мы наш, мы новый мир построим.

Демобилизационные тоже могут быть самыми разными, от даосизма (особенно в стиле Чжуан-цзы) до либерализма. И у них масса общего: каждый сам по себе, ничего определённого нет, философу ли снится, что он бабочка, или бабочке снится, что она философ, — не поймёшь, да и не надо; ничего единого на всех не существует, а те, кто пытается навязать нам общие ценности, — кровопийцы, ведь общие ценности — это кровавые мифы, заглушающие голос Дао, лишающие людей интуиции, внутреннего света, инициативы и кругозора, лишающие свободы. А бойтесь единственно только того, кто скажет: «Я знаю, как надо!» Никто не собирается на вас нападать, у России нет иного врага, кроме собственного правительства…

Как известно, лучшая из уловок дьявола — убедить человека, что дьявола нет, а всё зло — тоже от Бога.

С этими идеологиями результаты великих дел проедаются.

Лишь мобилизационные идеологии способны формулировать смыслообразующие задачи, решение которых требует предельного проявления лучших человеческих качеств и переживается как продление себя в будущее, обретение исторического бессмертия. Можно сказать, что государство, обречённое на высокую степень огосударствления экономики, всегда является ЗАЛОЖНИКОМ своей мобилизационной идеологии.

Мотив защиты православия от иноверцев исторически оказался одним из основных мотивов борьбы за сохранение Россией своей государственности и российским народом — своей самостоятельности и независимости. Поэтому и мобилизационные, и демобилизационные идеологии складывались в России в тесной связи либо с поддержкой православной традиции, либо борьбы с нею.

Можно было бы долго говорить о различиях конфуцианства и русского православия; их не роднит практически ничего. Но в нашем контексте важно, пожалуй, в первую очередь вот что: заповеди конфуцианства творились в первую очередь для приближённых правителя, для исполнителей и проводников его воли — то есть, по сути, для чиновничества. Чиновничество и стало первым и главным потребителем конфуцианской идеологии. Её распространение в нечиновной среде было обусловлено во многом тем, что всякий мнящий себя порядочным человеком китаец мечтал сделать карьеру, а следовательно, стать чиновником, а следовательно, овладеть конфуцианской мудростью и учёностью. Православное же христианство обращалось ко всем в равной степени (не говоря уж о его изначальном предпочтении именно тех, кто обижен жизнью и карьеры не сделал), и потому не могло породить специальной идеологии чиновничества. Оно порождало идеологию патриотичных до самозабвения праведников, которые могли осуществлять своё праведное служение, в числе прочего, и на государственных постах, но совсем не обязательно — на них. Этическая планка в православии поднята была чрезвычайно высоко, и хоть как-то совместить её с административной рутиной и неизбежными аппаратными играми было по силам лишь воистину подвижникам.

Те, кто был ориентирован на строгий, но отнюдь не требовавший запредельного самозабвения идеал конфуцианского праведника, неизбежно и осознанно концентрировались в служилом слое. Жертвенно патриотичные праведники России по определению были растворены во всей народной толще и могли обнаружиться где угодно. Более того. Сопряжённость обоих параметров — ориентированности на идеал патриотической праведности и принадлежности к слою управленцев — оказывалась относительно редким феноменом. Спокойное статистическое доминирование конфуцианских праведников в государственном аппарате китайской империи было возможно; статистическое доминирование самозабвенных православных патриотов в государственном аппарате России было невероятно. Они своим горбом вертели весь тяжкий механизм управления, всегда будучи даже в собственном социальном слое в меньшинстве.