Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

— Все равно бы обманули…

— А я не проверял.

Но на этот раз я ему ответил вполне серьезно, что хочу, чтобы хотя бы мои дети жили в лучшей стране, чем я.

Теперь я в своей личной жизни тоже мог подвести итог: сын мой Тимоша вскоре после «победы демократии» в России был убит сотрудниками КГБ, после предупреждения оттуда же, что «сохраняется опасность для вашей жены и дочери» им, не желавшим уезжать из России, пришлось просить о защите у правительства Франции.

Были проблемы трудные, но менее катастрофические. Почти два года «Гласность» не получала ни одного гранта и денег не было совсем. Пришлось отказаться от обоих офисов, все перевезти на Чертановскую, где раньше был склад изданных нами книг и мастерская. Это был результат совместных усилий КГБ и правозащитных организаций, разозленных тем, что «Гласность» отказывалась поддерживать их вранье о «сетевых проектах», сотнях, если не тысячах блестяще работающих под их руководством общественных организаций и, следовательно, росте демократии в России. В результате во всех наблюдательных советах фондов Рогинский, Алексеева и Пономарев всегда голосовали против проектов «Гласности». Я уже не мог продать что-то из коллекций, потому что с девяностых годов многое изменилось: антикварная торговля стала профессиональной и не допускающей конкуренции, а появившиеся дилеры хотели стать миллионерами за две недели и готовы были сразу что-то купить только за такие гроши, которые не спасали положение. Уходили последние сотрудники, шло откровенное разграбление «Гласности». Шофер мой вскоре признался, что раньше был офицером связи Гейдара Алиева, тут же предложил, что может возить меня на «Мерседесе» с мигалкой, но, главное, когда по-прежнему преследуемые как дикие звери «портосовцы» попросили у меня однажды разрешения переночевать на Чертановской, вдруг в девять вечера дверь открылась и появился этот шофер, у которого не могло быть ключей. По-видимому, в это время именно он выкрадывал основные части архива и, главное, подготовленные к печати макеты книг.

И все же я, вероятно, со всем этим справился бы, если бы считал нужным — не в первый раз мне уже пришлось бы восстанавливать «Гласность» после разгромов и грабежей (заметим, что только нас и громили регулярно), хотя устал я к этому времени безумно, то и дело просто засыпал сидя за столом, да и никакого серьезного заместителя у меня уже не было. Но были и две другие причины, почему мне не хотелось, было особенно трудно вновь восстанавливать «Гласность», находить для нее какие-то деньги. За эти годы Россия переменилась. Почти все как-то привыкли, смирились с властью КГБ и в отличие от прежних полутора десятилетий уже почти никто не хотел идти работать в «Гласность». Андрей Парамонов несколько лет до этого работавший моим заместителем, сказал мне:

— Сейчас не время для таких проектов, как у «Гласности». Наступило время «малых дел».

Другие просто отказывались, но я и не очень искал. Кроме того в последние годы я чувствовал себя, как Ирина Алексеевна в годы гибели «Русской мысли» — почти в полном одиночестве. Конечно, мне никто не писал таких гнусных писем, как получала она в последние годы, и не писал обо мне таких статей, как Лара Богораз о «Русской мысли», но общего у «Гласности» и раньше с другими правозащитниками было немного — мы стремились изменить положение к лучшему в своей стране: создать независимую печать, воспрепятствовать новой войне в Чечне, не допустить прихода КГБ к власти. Другие организации скорее отказывались от тех возможностей, которые у них были, выбирали пути более осторожные и безопасные. В последние годы мне было просто мучительно приходить хотя бы изредка на собрания «Общего действия» в Сахаровский музей, таким чужим и мелким мне казалось почти все, что я там слышал.

Но я все же попытался найти себе преемников в «Гласности». Андрей Парамонов, как я уже писал, отказался. Отказался и Владимир Кара-Мурза, которого я знал гораздо меньше, но его журналистская работа мне очень нравилась. В конце концов я остановился на братьях Бровченко Юрии и Сергее. К сожалению, это был неудачный выбор, хотя сперва мне казалось, что два брата, оба юристы — это такая мощная основа, которая может, пусть совершенно по иному, чем со мной, восстановить и укрепить «Гласность». Но Юра Бровченко хотел, умел работать и вообще был вполне подходящим человеком для «Гласности», но ему, да еще с семьей просто не на что было жить в Москве, а фонд пока не мог обеспечить ему никакого заработка и он вынужден был уехать в Харьков. Сергей же, старший брат, был совершенно не годен для правозащитной деятельности, личные интересы для него всегда были на первом месте и года через два, боясь оказаться в каком-либо двусмысленном положении, я забрал у него печать фонда, отказался продлевать его членство в DPI Организации Объединенных наций и попросил не называться председателем фонда, что он тем не менее изредка делал.