Александр Яковлев - Выступления [Сборник]

Так распорядилась судьба, а скорее всего, не только судьба, что Анатолий Собчак ушел от нас в самое крутое, переломное время, когда эпоха Ельцина доживала последние недели, а время Путина еще только высвечивалось в мареве властных интриг.

Не могу точно судить, кому конкретно потребовалась его смерть. Как не могу ответить на вопрос, почему Анатолий Собчак был поставлен властью перед необходимостью временно уехать из страны, чтобы где-то издалека, а не вблизи, наблюдать все перипетии, прыжки, зигзаги и капризы политической жизни.

Впрочем, совестливые и бескомпромиссные люди всегда расплачиваются особенно тяжело.

Я встречался с ним в изгнании. Он жадно и долго говорил о своей горечи, о том, что идеи свободы, начатые перестроечными процессами, как бы уплывают в осенний туман. И как ни пытался он скрасить свои размышления тем, что пишет книгу, раздумывает, вспоминает о том, где допустил ошибки, где людей не рассмотрел как следует, печаль с лица не уходила.

Но с гордостью говорил и о том, что вокруг него быстро подрастает талантливая и многообещающая молодежь, в будущее которой он верит. Говорил о том, как постепенно его мечты о будущем России приходят в противоречие с верховной властью, которая, позабыв, откуда она пришла, и кто отдал в руки этой верховной власти саму власть, изображает из себя нынче базальтовые изваяния, якобы самой историей поставленные на постамент истории.

Я видел и зависть к его успеху. Демократическая Европа поверила Собчаку. Потекли инвестиции. Множились проекты преобразования Питера. Придушенный советской властью город оживал. А это означало, что параллельно, по старой российской привычке, зазмеились интриги, доносы, зависть, нетерпимость. Ему бы похитрить немножко, а он не умел этого делать.

Ему было горько. Душевный надлом, вызванный нетерпимостью, был очевиден. Но наши разговоры, и мы это понимали, ничего не решали, все откладывалось на потом. Договорились, что как только он вернется домой, а он нетерпеливо ждал этого, хотел этого, мечтал об этом, то будем практически обдумывать проблему, как поставить на ноги социал-демократическое движение в России.

Он даже сказал, что у него есть кое-что уже написанное по этому поводу.

Мы вспоминаем Анатолия Собчака. Страшное слово — вспоминаем. А он, может быть, как никто другой из политиков, должен был жить.

Должен был творить. Сама логика событий диктовала стать ему центральной политической фигурой возрождения.

Меня всегда поражала целеустремленность Анатолия. Мы дружили с ним. Хорошо дружили. Он был блестяще образован, это известно, а потому был и прекрасным полемистом, он никогда не покидал поле дискуссий побежденным. У него всегда находились аргументы, которые убивали, убеждали, опрокидывали своим интеллектуализмом.

Но самое существенное, он был умен.

Говорят, что хитрость — это второй ум. Так вот, второго ума, как я уже сказал, у Анатолия не было. Он был доверчивым и бесхитростным. Всегда говорил прямо. Даже своим друзьям, не считаясь с тем, какие чувства это вызовет у них. Однажды где-то в коридоре около каких-то правительственных залов он сказал мне:

— Слушай Александр, а я на тебя жалобу написал.

— О чем же, — спрашиваю.

— Да вот ты неправильно наш канал телевидения передал Москве.

Я говорю ему, что там какие-то у вас непорядки, в том числе и финансовые. Так, говорю, мне доложили. Да нет, это все наговоры.

Особенно памятны мне те великие дни в истории России, когда пришел парламентаризм, заработал Съезд народных депутатов. Бурный, иногда бестолковый, шумливый, ищущий дорогу к восстановлению, возрождению России.

На нем Анатолий Александрович играл одну из ведущих ролей. Ему аплодировали, его освистывали. Он стал фигурой, очень авторитетной для одних и ненавистной для других. Одни от него ждали умного пасторства, в котором нуждалась страна в то время, другие хорошо понимали, что огонь логики и убежденности Собчака несет им поражение, причем поражение исторического масштаба.

Схлестнулись две непримиримые идеи, две программы, два пути развития, две концепции исторического плана: гибели России и возрождения России. А посередине власть, еще остающаяся в руках Политбюро, которое в большинстве своем молилось прошлому, умирало от страха перед будущим. Михаил Сергеевич искал компромиссы. Ортодоксов он не любил, но побаивался. Демократов уважал, но не боялся, а потому относился к ним с некоторой снисходительностью и спокойным убеждением, что они на авантюры не пойдут.