Сергей Носов - Конспирация, или Тайная жизнь петербургских памятников-2

Того Кирова на Кировском заводе поселили еще в 1939 году, когда на Крестовском острове (на одном из Кировских островов, кстати [1]) только еще наносили обширный холм-кратер для основы будущего стадиона – этого авангардного творения архитектора Никольского. Оба Кирова что близнецы-братья. Заводской жестом руки вдохновляет рабочий народ на трудовые свершения, а здешний Киров тем же энергичным жестом благословляет трудящихся на отдых, демонстрируя одновременно зримое достижение социалистического строительства – стадион его имени (точнее, псевдонима), а также – парк, Центральный, и как раз отдыха, и опять же имени Кирова.

Ничего не поделаешь, судьба связала данный памятник Кирову с этим и только этим стадионом. Тут Киров-памятник выглядел органично. Не зря же строительство стадиона начиналось под патронажем Кирова. Но в 2006-м стадион снесли. Затеяли строительство нового, современного. Кирову на пьедестале перестало быть хорошо.

Это только на первый взгляд кажется, что он всегда одинаков: всему рад, всем удовлетворен. Как раз нет. Настроение его переменчиво. По оттенкам его эмоций, обусловленным внешними раздражителями, можно изучать психологию памятников.

Одно дело, когда жестом левой руки выражается радость за все вокруг, а другое дело, когда под руку что-нибудь попадает. Зачем тут в парковой зоне, у Футбольной аллеи образовался элитный дом? Аккурат на том месте, куда Киров рукой показывает. А то, что это неуместное сооружение заслонено от памятника плотной стеной елей, только создает впечатление, что пытались от Кирова что-то скрыть, да номер не вышел – он все знает, все видит. И лицом, и жестом – всем своим видом он одно выражает: «Это что же такое, товарищи? Вы рехнулись? Кто разрешил?»

В какой-то момент с ним перестали считаться. Он стал объектом странного озорства. Киров, когда был молодым, знал, что такое восторг покорения высоты (он один из пионеров отечественного альпинизма), но это не значит, что должны какие-то люди залезать на высоченный постамент (4,65 м), подставляя друг другу плечи, и все ради того, чтобы позлить, подразнить памятник – налепить на него какую-нибудь бумажку или обвязать его дурацкими тряпками. Помню резинку на ниточке, привязанную к пальцу, – все, что осталось от надувного шарика, – бронзовый Киров словно хотел стряхнуть эту дрянь отставленной в сторону рукой, причем он явно боролся с брезгливостью.

Он уже тогда начинал себя ощущать лишним здесь, но пытался скрыть свои ощущения, сделать вид, что не замечает знаков неуважения, и этим только провоцировал энтузиастов глума.

Вообще говоря, это общая проблема памятников. Попадая в ложное положение, они, стараясь не терять достоинства, хотят оставаться самими собой – делают вид, что все путем, что их ничто не касается. Что, буквально, выше они мелкой суеты под ними – подчас весьма агрессивной. Людям поэтому кажется, что памятники иногда становятся дурачками. А на самом деле они просто остаются памятниками. Что бы ни выражал памятник по роковому предписанию своего создателя – сильное ли чувство, неуемную ли страсть, – памятники по существу скрытны. Они умело таят от людей свое истинное к ним отношение, обрекая себя на двусмысленные, часто трагикомичные и, на человеческий взгляд, просто комичные ситуации. И это независимо от того, понимают ли памятники, что вокруг них происходит, или просто они ошеломлены происходящим.

Киров перед стадионом имени Кирова, конечно, все понимал. Он старался, как говорится, делать лицо. Не всегда удавалось.

Перед строительством нового стадиона сносили старый. Оба объекта – стадион и памятник – оградили от мира забором из железобетонных панелей. На памятник я мог посмотреть лишь в щель между этими плитами. Он торчал один-одинешенек на пустынном пространстве, и его отставленная рука выражала теперь отчаяние. «Эй! Эй! Ну где же вы все? Посмотрите, что здесь происходит!» Глас вопиющего в пустыне. Причем беззвучный, немой.

Вообще было странно видеть его по-прежнему на пьедестале. Почему его тогда сразу не демонтировали, это загадка. В свое время он был открыт на месяц раньше официального открытия стадиона, теперь казалось (и не только ему), что стадион своего имени он переживет ненадолго. Время шло, а он все стоял и стоял.

Началось строительство нового, и для любознательных вроде меня открылись лазейки на огороженную территорию. Он как будто немного пришел в себя, стал прикидываться прежним собою – воодушевленным таким руководителем, в данном случае – стройки, словно происходящее за его спиной могло иметь к нему отношение. Но приглядевшись, можно было приметить другое – тревогу, которую он скрывал всем своим существом за показной бодростью.