Сергей Носов - Конспирация, или Тайная жизнь петербургских памятников-2

– Снимите парик, – шепнул я Владимиру Ильичу.

И вот он тот же, что всегда, наш привычный, наш любимый Владимир Ильич, лишь с сильно окороченной эспаньолкой.

– Давайте спрячу, – предложил я, видя, что Владимир Ильич держит парик в руке. – Может, еще пригодится! Почем знать?

– Ну, положим, – хитро подмигнул мне Владимир Ильич. – Мы власть берем всерьез и надолго.

Любопытно, что авторство выражения «всерьез и надолго» приписывали Ленину в связи с другими, поздними событиями, а именно с введением НЭПа, – это когда

Владимир Ильич повторил слова «всерьез и надолго», произнесенные, как известно, заместителем наркома земледелия В. В. Осинским. Посему вряд ли он мог употребить «всерьез и надолго» когда-либо раньше. Воспоминания о первых часах Ленина в Смольном Бонч-Бруевич опубликовал в десятую годовщину Октября, аберрация памяти вполне объяснима. Занятно, что историческое выражение, состаренное на четыре года, он вложил в уста вождя в эпизоде, связанном со своей персоной, и, что для нас вдвойне примечательно, в эпизоде, связанном с париком. Конечно, Ленин тогда выразился как-то иначе. Но эпизод с париком, несомненно, был. Такое ведь не придумаешь.

Ленин и раньше покидал конспиративную квартиру на Сердобольской – встречи и совещания проходили на другой территории. Из парадной, перед которой потом установили памятник, он выходил, по крайней мере, не меньше восьми раз. И каждый раз он был в парике.

Я вот с некоторых пор живу на Карповке – в тупичке за нашим домом начинается промзона. Каждый день прохожу мимо обыкновенных окон первого этажа (сорок метров от нашей парадной), за которыми 10 октября 1917 года на тайном заседании руководства партии большевиков Ленин, откуда-то появившийся (мы знаем откуда), сумел убедить своих сподвижников приступить к немедленной подготовке вооруженного восстания. Через две недели все и случилось. Как-то это странно мне понимать – что живу рядом с местом, где был дан мощнейший толчок к повороту мировой Истории. И не последние персонажи мировой Истории – Ленин, Троцкий, Сталин (и другие товарищи) – собрались в ту ночь по соседству ну как бы со мной, чтобы ее (мировую Историю) подтолкнуть к повороту. Как-то странно мне это… особенно когда вижу бомжей, сидящих тут на поребрике с пластмассовыми стаканчиками для подаяний в ожидании паломников к гробнице Иоанна Кронштадтского, что в монастыре на той стороне Карповки… Или когда монахиня вечером высыпает на асфальт из ведерка крупу на радость слетающимся голубям… Или когда, перегнувшись через перила, видишь, как подземная труба из того исторического дома одаривает мутную Карповку чем-то еще более мутным, привлекающим внимание рыбки-колюшки, а также уток… Я затем это все говорю, что Ленин на том заседании был в парике и, само собой, без усов и бороды. И это тоже как-то странно представить. Не то что он выглядел так, а то, что История вершилась при маскараде. Вот что странно. Как ни крути, а то, что он выдавал на том заседании без протокола, по силе воздействий на ход грядущих событий было важнее всего произнесенного им за последнее время: с броневика и балкона он изрекал декларации, а здесь надо было переубеждать возражавших и убеждать колеблющихся. В своем парике с завитушками он яростно атаковал Каменева и Зиновьева (Сталин запомнит), готов был порвать обоих на части, а Зиновьев был тоже на себя не похож – он был с бородой, отчего по пришествии на эту квартиру даже не всеми был узнан вначале (тоже скрывался). Не только по вопросу отношения к вооруженному восстанию, но и по вопросу отношения к бороде они были в противофазе: один сбрил, другой отрастил бороду.

Но вернемся на Сердобольскую улицу.

Не хочу ни в чем упрекать авторов бюста Ленина на Сердобольской (скульптор Е. Е Захаров, архитектор В. Ф. Белов), и все-таки этот памятник, на мой взгляд, неправильный. Прежде всего, это грех против исторической обусловленности. Ленин дан тут таким, каким хотели его увидеть агенты

Временного правительства, чтобы распознать, схватить и подвергнуть аресту. Зря, что ли, Ильич изменял свою внешность? И делал он это хотя и вынужденно, но не без удовольствия, не без азарта. Старое пальто и завалявшаяся кепка – это полбеды. Перед тем как выйти из дома в ту ночь, Ленин, и без того на себя не похожий, обмотал повязкой щеку, причем «достаточно грязной», если верить Эйно Рахье, написавшему к третьей годовщине смерти вождя воспоминания об этом историческом променаде (как видим, в 1927 году многие выступали с мемуарами). Грязная повязка поверх парика – это уже, пожалуй, эксцентрика. Что-то есть в этом чрезмерное, нецелесообразное. Грязный платок не столько скрывает лицо, сколько обращает на себя внимание. Ленин в грязном платке – это уже почти клоунада. Константин Иванов, мнимый рабочий Сестрорецкого оружейного завода, обвязав щеку грязным платком, на самом деле предвосхищает Игоря Ильинского в роли эксцентричного пройдохи из фильма Якова Протазанова «Праздник святого Йоргена» (1930) – тому тоже придется прятаться от полиции, обвязав щеку платком. На Шпалерной улице, по воспоминаниям Рахьи, героев остановили двое верховых юнкеров с требованием предъявить пропуск. Ленин, проигнорировав требование, прикинулся недоумком и дальше побрел, а Рахья, отвлекая внимание от вождя пролетариата, стал активно изображать пьяного. «По всей вероятности, – пишет Рахья, – они в конце концов решили не связываться с нами, по их мнению, бродягами. А по виду мы действительно представляли типичных бродяг».