Аркадий Ваксберг - Белые пятна

Бугаков.Может быть».

Вот теперь уж следствие вышло на финишную прямую! От снайперских вопросов юриста не могли увернуться даже очень поднаторевшие в этом. И спортивные «толкачи», руками которых опекуны влияли на правосудие, тоже были раскрыты. Те самые «два товарища», о которых говорил на следствии Козинцев. Ими оказались тренер детско-юношеской спортшколы № 1 Сергей Задорожный и преподаватель кафедры физвоспитания Политехнического института Аркадий Свирский. Это они настойчиво рекомендовали Козинцеву не говорить, что Копытин бил ногой потерпевшего, в «рекомендациях» своих преуспели и в конечном счете совсем запутали следствие. Впрочем, похоже, на первых этапах оно само хотело запутаться, потому и брало на веру именно то, от чего за версту пахло враньем.

Но вранью обязательно наступает конец. Рано ли, поздно ли, но — наступает. Коминтерновский (третий по счету!) народный суд под председательством судьи Н. В. Таранина пришел к выводу, который был очевиден еще три с половиной года назад. Он признал Копытина виновным в умышленных преступлениях и определил ему наказание: 4 года лишения свободы. Очередная атака защитников, приславших в суд дюжину прошений, ходатайств, характеристик, на этот раз была отбита. Потеряв всякое чувство меры (не говоря о стыде!), авторы одной из бумаг назвали Копытина «истинным воспитателем, замечательным наставником в самом широком смысле этого слова» и даже «человеком, на которого молодежь хочет равняться». Трескучая демагогия еще надеялась взять реванш, но уже без успеха.

Этот приговор, вступивший в законную силу, так и остался бы, вероятно, известным лишь тем, кого он впрямую касался, если бы ходатаи не переусердствовали, не стали обвинять суд в формализме, в нежелании «служить общественным интересам». Несколько анонимных писем с таким содержанием поступило и в «Литературную газету». Письма выглядели весьма убедительно. Хотелось откликнуться, помочь «жертве судебного произвола». Но брезгливое отношение к анонимкам этому помешало. Сюжет, однако, запомнился: талантливый спортсмен, защищавшийся от хулиганов и по навету угодивший в тюрьму.

Как-то я рассказал его на одном совещании, и сидевший рядом работник прокуратуры спросил, не о деле ли Копытина идет речь. Так неожиданно замкнулся круг, а содержание анонимок предстало совершенно с другой стороны.

Я знал, что Копытин отбывает наказание, — стало быть, прежде всего надо было его разыскать. Но оказалось, что в поиске нет ни малейшей нужды: с мая прошлого года осужденный уже дома. С мамой и папой, женой и ребенком. Принимая во внимание, что Копытин «внешне опрятен и в обращении вежлив», а также то, что «вину в содеянном преступлении признает, искренне раскаивается» (а это, как мы знаем, чистейшая ложь), Центральный районный народный суд (тот самый, который избавил Копытина от справедливого наказания) освободил его условно-досрочно в тот самый день (ни на день позже!), когда истекла одна треть срока, определенного приговором. Борца направили «для трудоустройства» в ДСО «Динамо», потом предоставили отпуск и вообще в обиду не дали.

Вид у него был вполне пристойный, впечатление он производил неплохое, разговаривал спокойно и даже корректно. Бортников же, напротив, был раздражен, беседу поддерживал неохотно, сказал, что от этой нервотрепки устал и мечтает лишь об одном: поскорее все забыть.

Сравнение было никак не в пользу жертвы. Да и мать Бортникова, Мария Павловна, приняла спецкора в штыки, крича, что никому больше не верит и что все заодно — против ее Павла. Напротив, мать Копытина, Любовь Алексеевна, проявила выдержку и спокойствие, осторожно выбирала слова и ни разу не повысила голоса. Она — в этом не было никакого позерства — тоже переживала за сына: только-только ей удалось его вызволить «оттуда», и вот он опять на виду… Любовь Алексеевна сказала еще, что сделала для Бортникова больше, чем кто-то другой: носила в больницу сверхкалорийные продукты, даже деликатесы, доставала лекарства, но та мать своему сыну добра не желала и от всех этих благ отказалась.

Я понимал, что внешнее впечатление бывает обманчивым, что раздражение человека, вернувшегося с «того света» и замотанного судами, легко объяснить, что сплошь и рядом даже опаснейшие преступники милы, обаятельны, приятны в общении. Но вместе с тем я еще понимал, что нет человека, не имеющего права на милосердие, что мудрость не только в умении наказывать, но еще и в умении прощать, что литератор во гневе, с обличительным пафосом, не знающим полутонов, выглядит странно. Если не хуже…