Владимир Соловьев - США. PRO ET CONTRA. Глазами русских американцев

Владимир СОЛОВЬЕВ. Как биографу-портретисту Бродского обойтись без ménage à trois трех «Б», когда его любимая женщина изменяет ему с его близким другом? Дело тут совсем не в пикантных подробностях — что Бродский резал себе вены и гонялся с топором за своим соперником, а в том, что трагическая эта история — кормовая база его потрясающей любовной лирики. Прошу прощения, конечно, за такой меркантильный взгляд, но сошлюсь на князя Петра Вяземского, как будто он это про Бродского сказал: «Сохрани, Боже, ему быть счастливым: с счастием лопнет прекрасная струна его лиры». Или о ревности Искандера. Это важно для понимания всей тогдашней литературно-политической ситуации в стране, потому как ревность эта подменная, переносная, выражаясь опять-таки на психоаналитической фене — путем трансфера. Вот как было дело. Фазиль пошел на компромисс, согласившись на публикацию в «Новом мире» кастрированного «Сандро из Чегема», своего opus magnum, без блистательной главы «Пиры Валтасара», лучший образ Сталина в мировой литературе, тогда как другие писатели, его друзья Войнович, Владимов, Аксенов шли на разрыв с официозом и публиковали «Чонкина», «Верного Руслана», «Ожог» за границей. Фазиль пережил тогда страшную душевную травму, перенеся ее из литературно-политической плоскости в семейную сферу. То есть без всяких на то оснований взревновал жену к человеку, который решился на мужской поступок в иной, гражданской сфере, а он не решился.

Зоя МЕЖИРОВА. Объяснили, но убедить не убедили. А это жуткое описание смерти Довлатова тоже позарез? Зачем вам это? Зачем читателю?

Владимир СОЛОВЬЕВ. Спасибо, Зоя, вы еще деликатно так, эвфемистически выражаетесь, меня жалеючи. Другие мои друзья куда как ругачее и окрысились на меня, не стесняясь в выражениях. Вот выборочно цитирую отклик близкого мне человека, с которым я тесно и плодотворно сотрудничаю в этом пятикнижии на одну из моих юбилейно-антиюбилейных публикаций «Довлатов с третьего этажа»: «…Вы перепутали жанры и вместо оды-апофеоза-хвалы, соответствующих юбилею, написали скрытый пасквиль. Зачем нужно было в это время говорить о причинах смерти? Как вы думаете, прочтя эту статью, стал бы Сергей или Сергей Донатович, как все его теперь величают в Питере, продолжать гулять с вами и Яшей (Сережин пес) по вечерам? Вы же, я знаю, не завистник и не тщеславец, тонкой души человек. Отвергать каноны и рушить кумиры можно и нужно, только надо знать, где и когда. Помните: чувство меры, стиль, ночь, улица, фонарь, аптека. Да-с, Вольдемар, — лажанулись стопудово. Что теперь делать?»

Зоя МЕЖИРОВА. И что вы ответили своему другу, если не секрет?

Владимир СОЛОВЬЕВ. От друзей у меня секретов нет — вы ведь тоже мой друг, Зоя. Как и от читателей. Вот — опять-таки выборочно — мой ответ: «Ну, нисколько не лажанулся — ни стопудово, ни однограммово. Как бы Сережа отреагировал? Я пишу для живых, у мертвецов своих дел предостаточно». Есть, правда, и другие дружеские отклики: «Ты правдорубишь, невзирая на лица, юбилеи, живых и мертвых. Меня это тоже часто шокирует и возмущает. Коли кто назвался или оказался public figure, тот должен быть готов к любой пытке. Тебе не след обращать внимание на вопли и лай: караван «Вл. Ис. Соловьев» должен идти своим путем (иначе он за/потеряется среди литературы)». А Павел Басинский, у которого я стырил посвящение моего большого — 720 страниц! — «Бродского»: «Иосифу Бродскому — с любовью и беспощадностью», выдал мне своего рода индульгенцию, рецензируя мою книгу: «…в целом автор свое сражение с темой выигрывает. А то, что в результате этого сражения пострадали живые и мертвые реальные люди, прежде всего Кушнер и Бродский, так это не беда. Я всегда придерживался простого мнения: если писатель полагает себя вправе, например, убивать своих героев, то визжать по поводу того, что кто-то сделал героем его самого — неблагородно и просто неприлично».

Зоя МЕЖИРОВА. Кстати, о Кушнере. Как и про Искандера, Бродского, Довлатова, вы выдали про него типа складня, диптиха, который тоже, я бы сказала, не в юбилейном жанре ввиду его довольного критического тона.

Владимир СОЛОВЬЕВ. Пусть так. Ну и что? По-любому, «Многоуважаемый шкап…» — не мой жанр, о ком бы ни писал. Сошлюсь на вольнодумца Вольтера: «Я говорю, что думаю, и очень мало озабочен тем, чтобы другие думали, как я».

Елена КЛЕПИКОВА. По мне, так это не просто смешение жанров, а чистая эквилибристика, не в укор тебе буде сказано. В юбилейный жанр ты контрабандой протаскиваешь критику, которую вроде бы опровергаешь, но у читателя остается выбор — принять негатив или позитив? Я про твои кушнеровские, а точнее антикушнеровские эссе, коли ты в них на меня ссылаешься и цитируешь. Думаю, не только у меня такое впечатление: критика Кушнера (олитературенность, вторичность, эпигонство) звучит сильнее, чем ее опровержение. Но что тобою движет, когда ты пишешь эти скандальные, хулиганские, с подколами, антиюбилейные статьи?