Виктор Косик - «Молодая Россия». Вариации на тему национализма в маршах эпохи

Из военной почты.

Денис Давыдов писал своим друзьям из французской армии: «Наш идеал, создать нашей энергией и нашим мужеством новую эру благоденствия и спокойствия. Мы боремся всеми силами для достижения этой цели, и если кто-нибудь у нас навсегда останется здесь, мы знаем, что память о нас всегда останется с Вами; и я надеюсь, что наша жертва не будет напрасной. Перед нами пример наших отцов и старших братьев, они сделали, что могли. Через 25 лет пришел наш черед. На этот раз мы должны сделать лучше, такова общая цель» 348.

Однако так думали далеко не все: многие были недовольны громогласным заявлением Казем-Бека о предоставлении своей партии в распоряжение союзников. Некоторым младороссам показалось, что это заявление означает одно – конец свободе и независимости Младоросской партии. Оправдания центра, аргументы которого были основаны на общечеловеческой правде и справедливости, мировой совести, вызвали обратную реакцию: «Все они сволочи. Хотели, чтобы Россия еще раз таскала для них каштаны из огня. Пускай потаскают для России» 349. В этой сложной ситуации 1940 г. Н. Философов в письме к Александру Львовичу писал: «1. Внешняя обстановка – силы дерущихся не имеют большого перевеса ни с той, ни с другой стороны. Победа зависит в большой степени от дальнейшего поведения России. Трещины внутрипартийные – цементировать аргументацией русской, а не всечеловеческой. Цементировать с напором на младоросскость, а не с точки зрения отвлеченной правды, права и справедливости, свободы и прочего грима, которым мажет сейчас свою волчью харю старушка Европа. 2. Внутрирусская обстановка – два козыря в руках Сталина. Чем больше пахнет трупом от старухи Европы, тем опаснее для русского возрождения Сталин. Или национальная революция в России, или мировая завируха. И это независимо от того, какая лошадь проскачет по телу Европы. Верю, что Россия все-таки выгребет, пораженцы еще раз сядут в лужу, нам же надо сохранять нашу веру в Россию, как мы верили тогда, когда еще не могли доказать своей правоты ни эволюцией, ни пятилетками, давшими нам в руки уже только постфактум – доказательства. 3. Внутрипартийная обстановка: необходим пересмотр всей партийной организации, всего механизма и необходимы вехи для внутрипартийной работы. Строй мирного времени превратился в кашу. Эту кашу надо, во что бы то стало расхлебать» 350.

Эвфемизмы в адрес Европы, надо полагать, объяснялись «русским провинциализмом», не простившим просвещенным европейцам их «предательства» в 1917 г. А острый тон письма был вызван зигзагами генеральной политлинии «впечатлительного» Казем-Бека, как например, «поездки в Италию давали перегиб в сторону фашизма. Встречи с французскими депутатами – переоценки демократической формы правления» 351. Однако здесь, если и обвинять кого-то в «чрезмерной впечатлительности», то этого самого автора, забывающего, что истории противна статичность, и, наоборот, свойственна живая игра. Весьма спорна и «правда» Философова, утверждавшего, что «развитие людей идет со ступеньки на ступеньку. Семья, род, племя, народ, нация, человечество. Большинство тех, для кого предназначена генеральная линия – только что из белых и красных превратились в русских националистов и на ступень „всечеловечности“ они еще не перешагнули. Чрезмерный перегиб в сторону мировой правды, как аргументации, в данный момент будет бить мимо цели» 352. Начало хорошее, но конец явно смазан: «всечеловечность» для Казем-Бека означала совместную борьбу Франции с угрожавшей СССР Германией.

Относительно «мировой правде» замечу, что это понятие относится к числу вечных мифов, которыми кормится человечество, правда, весьма плохо, в кризисные моменты его истории. В каждом конкретном случае суть этого феномена определяется ее толкователями и временем распространения. В нашем случае обращение к ней обусловлено было разгоравшимся военным пожаром, точнее, переделом мира. Поэтому мысль Философова не была лишена смысла, учитывая его ненависть к просвещенной Европе.

Излагая свое видение ситуации, Философов, писал: «… этот национальный подъем должен быть пропитан насквозь русскостью, он должен быть связан с духом и плотью России. А ты нам доказываешь, что нужно умирать за Данциг! Никаких Европ! и особенно не связывать… нац. русские интересы с какой-нибудь европейской коалицией, – это большая ошибка. Мы с каждым, чьи интересы совпадают с нашими. Мы против всех, если интересы их нам угрожают. Ставить ставку определенно на кого-нибудь, это ошибка в плане государственном, это ошибка даже и для нашего эмигрантского муравейника, ибо она ведет к печальным последствиям. Ты знаешь, что некоторые русские организации ставили ставку на определенную диктатуру и диктатора. Все остальные русские для них были жидовствующими, продавшимися и т. д., и они их „разоблачали до конца“ и тоже „топили“… Мы ничем не можем сейчас сказать чтобы защититься, кроме как – что мы ни европофобы, ни европофилы, мы – русские… Мы молчим и живем одним сознанием: какое счастье быть русским, сыном великой страны! у которой все есть, ибо это мир, которой ничего не нужно! и особенно „великих европейских событий“. Русскому миру нужен мир – нужно лучшее, справедливейшее устройство жизни. Борьбе за справедливейшие нормы жизни – государственной и социальной – мы должны отдавать все свои силы и только когда это будет достигнуто, может проявиться самая значительная черта русского духа: его всемерность и всемирность. Только тогда вы сможете написать в заголовке „Бодрости“ слова Достоевского: „Русский человек сочувствует всему человеческому, без различия национальности, крови и почвы“… А сейчас должны думать, трудиться и жертвовать только русскому миру и народу. Иначе… В советском романе „Барсуки“ руководитель восставших крестьян (уже при сов. власти) говорит: „А нас забыли? Мы даем труд, хлеб, свою кровь! Нас забыть нельзя“ и в другом месте: „А то возьмем, разобьем город и перепашем плугом… Пусть хлебушко растет. Нас забыть нельзя“. Это забытие первейшего и необходимейшего есть самое страшное и роковое. Это есть разрыв. Мы не должны забывать народ, его желание, стремление, даже когда перед глазами маячат „великие события Европы“ и „великий Данциг с Гдыней в придачу“! Это наш первый долг позаботиться о тех, кто держал и держит нашу империю. Мы верим в наш народ, он выгребет, устроит свою жизнь, усилит мощь… будет благоденственным для мира всего мира. А прибавив к этому русское чувство всемирности и человечности Россия тогда в полной мере выполнит свое высокое историческое назначение среди других народов» 353.