Юрий Поляков - Быть русским в России

Думаю, я уже насторожил тех, кто испытывает трудности с самоидентификацией или же признает право на обострённое национальное чувство только за своим племенем. Среди подобных граждан больше всего алармистов, воспламеняющихся при малейшем намёке на русский вопрос. Не волнуйтесь, друзья, автор – не русский националист, а скорее русский заботник – есть у Даля такое хорошее словцо. И заметки эти написаны именно с позиций русского заботника. Поверьте, таких заботников немало по всей стране и за рубежами. Я, к вашему сведению, прилежно выполняю совет Гоголя литераторам – «проездиться по России».

Недавно, кстати, на Всемирном конгрессе русской прессы в Минске (для Николая Васильевича это была тоже, извините, Россия, точнее, Российская империя), одна журналистка, лет двадцать назад вышедшая замуж в Канаду, задумчиво заметила: «Странно, но здесь с трибуны почти не звучит слово «русский», разве только с какой-то иронией. Если бы у нас с такой интонацией произнесли слово «французский», был бы скандал… Они разве не понимают?» «Нет…» – «А почему вы им не объясните?» «Да всё как-то не соберёмся…» – вздохнул я. Почему желание быть, называться русским вызывает у некоторых компатриотов иронию, сарказм, а иногда и раздражение? Почему мы должны быть русскими по умолчанию? Может, пора объясниться и объяснить, что нас это не устраивает?

Что с нами не так? Мы древний, героический, более того – государствообразующий народ Отечества. Русские оставили в мировой истории грандиозный след. Задаться в эфире вопросом «кто такие русские и есть ли вообще такой народ?» – может разве что телевизионная дура, которой мускулы, ворочающие языком, давно и окончательно заменили мозги. Серьёзные люди, принадлежащие к иному роду-племени, такого себе никогда не позволят, но и они напрягаются, заслышав «русскую тематику». Отчего? Почему озабоченность русского человека судьбой своего народа режет слух? Ведь мне же не режет слух, если, скажем, якут тревожится о сохранении своих языка, обычаев, генофонда, наконец. Я рад, если, допустим, человек, чьи предки сто лет назад вышли из Эривани, живёт в Москве, говорит только по-русски, но продолжает считать себя армянином. На здоровье! Эта верность своему роду-племени может вызывать только уважение.

Но едва заходит речь о проблемах именно русского, а не российского народа, в глазах иного «нетитульного» компатриота загорается тревога: а я как же? С ближними соседями совсем беда. Того же латыша, к примеру, начинает бить озноб, как будто слово «русский» – это «сигнальная ракета», следом за которой через границу пойдут танки. С чего вдруг? Мы – не вы. У нас никогда правящий класс не был однородным по крови, наоборот, периодически возникали недовольства обилием «неруси» вокруг престола или политбюро. Одна из претензий декабристов к правящей династии заключалась именно в том, что она «немецкая». Но об этом вспоминать неполиткорректно. В России никогда, с призвания Рюрика, не было этнократического государства, как сейчас в Латвии. При советской власти никто не искоренял латышский язык, наоборот, развивали, как умели, а умели мы это лучше, чем шведы и немцы, владевшие Балтией прежде. И вот русский язык теперь в Риге изводят, хотя он родной для половины населения миниатюрной державы. Откуда такой алармизм, такая реакция на всё русское? Что с нами не так? Почему межнациональная политика у нас и при царях, и при коммунистах, и сегодня замешана на некоей странной «русобоязни»? Давайте разбираться.

Итак, читатель, продолжим наши рассуждения о том, почему в России неловко быть русским. Тут нам не обойтись без экскурсов в историю – сначала в послереволюционную, но доберёмся и до царских времён. После Октября победители взяли в межнациональной политике курс на «коренизацию». Суть её заключалась в том, чтобы каждый из больших и малых этносов бывшей империи обрёл все признаки цивилизованного народа. Бесписьменные племена получили алфавиты, срочно обучались коренные кадры для управления, культуры, науки, образования. Крупные и средние по численности народы (большинство впервые) обрели государственность – союзную или автономную. Даже на уровне деревень и аулов старались соблюдать национальное представительство. Народы получали новые имена, восходящие к их самоназваниям, более соответствующие традициям. Обидно же слыть самоедом лишь потому, что тебя так назвал острый на слово русский землепроходец, шедший «встречь солнцу». Теперь мало кто помнит, что до революции казахов называли киргизами, азербайджанцев – татарами, а марийцев – черемисами. Цель, по-моему, хорошая.