Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Л. Троцкий писал во время «Дела Бейлиса» о балтийских немцах, игравших в государственном аппарате Российской империи примерно ту же роль, что позже сыграли еврейские кадры в первые годы Советской власти: «Воспитанные в раболепстве пред царизмом и в презрении к населению, играют, как известно, большую роль в русской дипломатии, прокуратуре и жандармерии, давая наиболее чистую культуру бюрократического нигилизма, – без национальности, без хотя бы связей с коренным населением, без совести и без чести» (128). По иронии судьбы слова Лейбы Бронштейна можно напрямую отнести и к роли евреев сразу после Октябрьской революции.

Евреи были востребованы как специалисты, люди, в основном, из грамотных слоев общества, люди, многие из которых еще с дооктябрьских времен были связаны с революционерами. И дело здесь даже не в особой большевистской юдофилии – новая власть нуждалась в квалифицированных кадрах. Сразу призвать на службу дореволюционную интеллигенцию власть не могла и по причинам идеологическим, и в виду колоссальных физических утрат, которые понесли образованные классы во время Гражданской войны; а для формирования образованного лояльного общества необходимо время.

В качестве иллюстрации сложившего положения дел можно привести фрагмент добытого ОГПУ доклада полковника немецкого генштаба Хальма о состоянии РККА в 1927 году, где особо отмечалось: «Старые офицеры царской армии были малозаметны. Евреи находятся большей частью в высших штабах на таких должностях, которые требуют наибольшей интеллигентности» (129). На одной только Украине 26 % всех студентов были евреи, а в медицинских вузах их насчитывалось более 44 %. Уже в 1970-е годы еврейский публицист, диссидент Борис Хазанов так суммировал ситуацию: «Заменив вакуум, образовавшийся после исчезновения русской интеллигенции, евреи сами стали этой интеллигенцией» (130). Само собой разумеется, что сталинские репрессии, направленные против якобинской элиты, напрямую коснулись и этого слоя.

Обычному полуграмотному крестьянину для изучения книжной премудрости нужно было отрывать время от своей работы или от отдыха – он учился в состоянии постоянной физической усталости. Кроме того, переезд в город означал отрыв от семьи, привычной общины, образа жизни. Проблем, характерных для большинства жителей страны с крепкими крестьянскими корнями, у жителей еврейских местечек западной части СССР почти не было, и – одновременно – новая власть в них объективно нуждалось.

Начался великий исход еврейской молодежи за черту оседлости. «Через разломанную черту оседлости хлынули многочисленные жители украинско-белорусского местечка, пошедшие только начальную степень ассимиляции, с чуть усвоенными идеями, с путаницей в мозгах, с национальной привычкой к догматизму… Тут были и еврейские интеллигенты, или тот материал, из которого вырабатывались интеллигенты, и многотысячные отряды красных комиссаров, партийных функционеров, ожесточенных, поднятых волной, одуренных властью» (Д. Самойлов) (131). И кстати, далеко не все евреи, давно обитавшие в городах, были от такого исхода в восторге. Лев Копелев вспоминает, как его мама в Киеве без конца объясняла знакомым, «что есть, мол, евреи, и есть жиды; еврейский народ имеет великую культуру и много страдал; Христос, Карл Маркс, поэт Надсон, доктор Лазарев (лучший детский врач Киева), певица Иза Кремер и наша семья – это евреи, а вот те, кто суетятся на базаре, на черной бирже или комиссарствуют в Чека, – это жиды…» (132)

До революции в мелких городах и местечках западной России жило 2 200 тысяч евреев, а в 1926 году их там осталось только 800 тысяч. Спрашивается, на чьи же места переселились в города почти 1,5 миллиона евреев? Прежде всего, буквально – в какие дома, квартиры они вселились? Ведь жилищного строительства тогда практически не велось, и получить квартиру можно было только «удалив» или «уплотнив» ее хозяина. В Москве евреи составляли в 1920 году – 2,2 % населения, в 1923 – 5,6 % и в 1926 – 6,5 % (133). Понятно, что подобные изменения национального состава городского населения не остались незамеченными их предыдущими обитателями, выселенными в коммунальные «Вороньи слободки»:

– Да вы поймите, – кипятилась Варвара, поднося к носу камергера газетный лист. – Вот статья. Видите? “Среди торосов и айсбергов”.

– Айсберги! – говорил Митрич насмешливо. – Это мы понять можем. Десять лет как жизни нет. Все Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи.