Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Имея таких начальников, что уж говорить о мелких сошках, вроде рядовых следователей. Как давал пояснения один из них, допрашивавший обреченного В. Чубаря: «Мне сказали – бить его, пока не сознается, что он ”враг народа”, вот я его и бил, он сознался» (122).

– Ты от нас? От НАС хотел убежать? – прошипел один и схватил меня за волосы и, сколько в нем было силы, хватил головой о кремлевскую стену. Мне показалось, что я раскололся от боли, кровь стекала по лицу и за шиворот… Я почти упал, но удержался… Началось избиение.

– Ты ему в брюхо, в брюхо сапогом! Пусть корчится!

Венечка знал, о чем пишет – его отец тоже был из репрессированных. Да и вообще его родной Кольский полуостров был переполнен лагерями: «Мы больше видели колючей проволоки, чем чего-нибудь другого», – вспоминал он в одном из интервью (123).

В заплечных дел мастера подавались и дамы, благо женщины в СССР стали эмансипированные. Хорошо в Ленинграде знали Софью Оскаровну Гертнер, в 1930–1938 годах работавшую следователем Ленинградского управления НКВД и имевшую среди коллег и заключенных забавную кличку «Сонька Золотая Ножка». Первым наставником Софьи был Яков Меклер, ленинградский чекист, за особо зверские методы допроса получивший кличку «Мясник». Гертнер изобрела свой метод пытки: привязывала допрашиваемого за руки и за ноги к столу и со всего размаха била несколько раз туфелькой по «мужскому достоинству». Берия, придя к руководству НКВД, приказал заключить Соньку Золотую Ножку под стражу: «Уж слишком известна». Но, увы, умерла С. Гертнер в Ленинграде лишь в 1982 году в почтенном возрасте 78 лет.

Эту организацию напившихся с 1917 года (и даже раньше) человеческой крови «коммунистов-идеалистов» и их подпевал нельзя было реформировать, но только истребить физически, что Сталин и сделал. 80 % процентов высшего состава НКВД погибли в годы «ежовщины». Так, на балу у сатаны в «Мастере и Маргарите» появляются уже расстрелянные Г. Ягода и его послушный секретарь П. Буланов, уничтоженные по делу «правотроцкистского центра» в марте 1938 года:

«По лестнице подымались двое последних гостей.

– Да это кто-то новенький, – говорил Коровьев, щурясь сквозь стеклышко, – ах да, да. Как-то раз Азазелло навестил его и за коньяком нашептал ему совет, как избавиться от одного человека, разоблачений которого он чрезвычайно опасался. И вот он велел своему знакомому, находящемуся от него в зависимости, обрызгать стены кабинета ядом [90] Намек на насильственную смерть Горького? – К.К. .

– Как его зовут? – спросила Маргарита.

– А, право, я сам еще не знаю, – ответил Коровьев, – надо спросить у Азазелло.

– А кто это с ним?

– А вот этот самый исполнительный его подчиненный. Я восхищен! – прокричал Коровьев последним двум». В черновом варианте романа Булгаков приводил довольно прозрачный портрет последнего гостя: «очень мрачный человек с маленькими, коротко постриженными под носом усиками и тяжелыми глазами» (124). Это портрет Г. Ягоды.

В неуемной прыти безумные и бездумные исполнители, конечно же, перестарались. Потери кадрового состава НКВД, включая заграничные резидентуры, оказались столь велики, что в 1938 году в течение 127 дней подряд из внешней разведки руководству страны вообще не поступало никакой информации. Например, в токийской резидентуре накануне войны был момент, когда ни один из сотрудников «легальной» резидентуры не знал ни японского, и ни какого другогоиностранного языка. Ничего не скажешь – подготовились к войне… И сейчас уместно вернуться к теме назревавшей мировой бойни, тем более, что обвиняемым на процессах, как правило, инкриминировали именно шпионаж в пользу иностранных разведок, нацеленных на уничтожение Советского Союза.

Елена Булгакова отмечает в своем дневнике: « 11 июня [38]. Утром сообщение в «Правде» прокуратуры Союза о предании суду Тухачевского, Уборевича, Корка, Эйдемана, Фельдмана, Примакова, Путны и Якира по делу об измене Родине… Митинг после репетиции. В резолюции – требовали высшей меры наказания для изменников» (125). Интересно, а Булгаков голосовал? Ведь у него с Тухачевским имелись свои счеты. Дело в том, что Михаил Афанасьевич был дружен с А. Свечиным, выдающимся военачальником Первой мировой войны, начальником штаба Северного фронта. После революции Свечин перешел на службу большевикам, преподавал в военной академии и, наряду с другими старыми военспецами – А. Снесаревым (генерал-лейтенант, бывший командующий корпусом), В. Егорьевым (генерал-майор, бывший командующий корпусом) и др. – разработал концепцию современной войны и основы необходимой в ней стратегии. Тухачевский же в 1920-х – начале 1930-х был их непримиримым противником, обличал их как «антисоветских» и «антиреволюционных» стратегов. В результате все они еще в 1930 году были арестованы – была проведена, так называемая, «операция “Весна”»: в одну ночь в центральном военном аппарате и в округах было арестовано около 5 тысяч старых специалистов. После чего развернулась кампания осуждения, и одной из ее главных тем стали военно-теоретические взгляды А. Свечина, против которых выступал M. Тухачевский. И есть основания утверждать, что именно репрессии 1930 года (а не 1937) нанесли наиболее тяжкий ущерб нашей армии.