Вадим Ковский - Ландшафты Зазеркалья

Подчас кажется, что, произнеся сакраментальное слово «тоталитаризм», мы уже даем некие ответы. На самом же деле мы лишь ставим вопросы. Насколько способна культура в условиях тоталитарного режима сохранять известную суверенность, не уходя в глухое подполье, где она, по существу, самоликвидируется? Что было первичным — сама литература, в которой давление революционной действительности и ее идеология сформировали новый метод, или теоретическая конструкция, определяющая художественную практику и обязательно ли спущенная в искусство «сверху»? Какие процессы происходили в этот период в самой литературе? Кто был автором самой этой теоретической конструкции, вошедшей в Устав, а не только термина, приписываемого то Сталину, то Горькому? Как отделить индивидуальные, независимые убеждения художника от его общественных заблуждений? Веру от неверия? Где кончается самообман и начинается просто страх? Какова мера сопротивляемости индивидуального сознания давлению коллективной «правоты»? Где в произведениях советских писателей и в многочисленных их переизданиях правка происходила по требованиям цензуры, а где принадлежала самому автору? Как вообще соотносятся тоталитаризм и культура?

Сегодня создается впечатление, будто мы вообще забыли о социалистическом реализме как о дурной болезни. Вот уже прозвучали слова, согласно которым социалистический реализм, как крошка Цахес, утонул в собственном горшке. Но, отдавая должное остроумию критика, не пришла ли пора взглянуть на это явление более серьезно? Наивно было бы полагать, будто мы избавимся от памяти о «методе», глубоко и болезненно связанным со всей советской историей, путем одной-двух дискуссий в периодической печати или нескольких изобретательных критических метафор.

Желание сразу, одним махом разделаться с догмой, столь долго угнетавшей литературу, объяснимо психологически и, если хотите, оправдано этически. Допускаю даже, что вскоре произносить слова «социалистический реализм» станет просто неловко, и произойдет это гораздо раньше, чем мы разберемся в его существе. Но историкам литературы не обойтись в этой области без большой теоретической работы, без тонких эстетических дифференциаций литературного процесса, учета некоторых существенных художественных традиций (как, к примеру, соотносится соцреализм с эстетикой классицизма), без поправок на экстремальные исторические обстоятельства и т. д. и т. п. Работа эта у нас до конца не произведена, и необходимость ее как будто бы даже не вполне осознается. Эпоха социалистического реализма, похоже, пропущена нами, как некая стыдная болезнь. Но так же можно пропустить и всю советскую эпоху, а заодно и упразднить всю историю, которую Герцен однажды не без оснований называл «автобиографией сумасшедшего»…

В Японии, насколько мне известно, давно уже издано многотомное исследование «пролетарской литературы», а ведь она в художественном отношении ничего выдающегося из себя не представляла! Как-то попался мне на глаза и швейцарский проект большого труда по социалистическому реализму, не помню уж какого института. Не исключено, что западный мир обгонит нас в своих исследованиях и здесь.