Генри Миллер: Два эссе

Моя близкая дружба с Биллом Дайкером, как вы, разумеется, заметили, оттеснила Гамлета на второй план. Дайкер был Гамлетом по жизни — его я на досуге мог изучать совершенно безболезненно. Теперь мне на ум приходит вот что: показательно, что в тот вечер, когда мы вознамерились «обсудить» Гамлета, последний канул в лету и более никогда никем из нас не был упомянут. И с того дня, думаю, Билл не прочел ни единой книги. Не прочитал даже мою книгу, подаренную ему мной по прибытии в Нью-Йорк, о которой он сказал мне перед отъездом: «Я попытаюсь заставить себя прочитать ее как-нибудь, Генри». Словно я возложил на него тяжкую повинность, от которой, невзирая на нашу давнюю дружбу, он всеми силами постарается уклониться. Нет, не думаю, что он хоть раз открыл мою книгу или когда-нибудь откроет. А я — его лучший и старейший друг. Ну и чудак же этот Билл Дайкер!

Я несколько увлекся рассказом о Билле Дайкере. На самом деле я хотел передать вам мои впечатления от Гамлета, накопившиеся за годы блужданий, годы пустопорожних разговоров, годы метаний. И рассказать, как с течением времени «Гамлет» смешался с множеством прочих книг, прочитанных и забытых, забытых настолько, что нынче сам Гамлет стал совершенно аморфным, абсолютно многоязычным, словом — этаким универсальным элементом. Во-первых, стоит произнести это имя, как перед глазами немедленно возникает картина: полумрак, сцена, а на ней исхудавший юноша с поэтической шевелюрой, в чулках и камзоле, держит речь над черепом в своей простертой правой руке (прошу иметь в виду, что я никогда не видел сценической постановки «Гамлета»!). На заднем плане разрытая могила и земляной холмик подле. На куче дерна — фонарь. Гамлет говорит — несет отборнейший бред, насколько я могу судить. Вот так же он стоял и бредил веками! И занавесу никогда не суждено опуститься. И никогда не прервется монолог. Что там должно произойти после этой сцены, я всегда представлял себе в том же духе, хотя, конечно, этого никогда не было и не будет на самом деле. Посреди беседы с черепом прибывает гонец — наверное, кто-то из этих Розенкранцев-Гильденстернов. Гонец что-то шепчет Гамлету на ухо, но Гамлет, погруженный в грезы, естественно, и ухом не ведет. Внезапно являются трое в черных плащах и вынимают из ножен мечи. «Прочь!» — кричат они, а Гамлет до смешного молниеносно и неожиданно обнажает свой клинок и бросается в бой. В результате короткой схватки нападавшие, разумеется, убиты. Убиты с молниеносной скоростью, будто во сне, а Гамлет стоит, уставившись на окровавленный меч точно так же, как за несколько мгновений до того уставился на череп. Только теперь — безмолвно!

Вот что я вижу, как я уже сказал, когда при мне упоминают имя Гамлета. Всегда одна и та же сцена, одни и те же персонажи, тот же фонарь, те же слова и жесты те же. И всегда под конец — безмолвие. Это, думается мне, после того как я урывками почитал Фрейда, определенно есть исполнение желаний. И я признателен Фрейду за то, что узнал об этом.

Образы — это еще полбеды. Когда я говорю о «Гамлете», приводится в действие иной механизм. Я называю это «вольные фантазии» — и касается это не только Гамлета, но и Вертера, «Освобожденного Иерусалима», Ифигении в Тавриде, Парсифаля, Фауста, «Одиссеи», Inferno (комедия!), сна в летнюю ночь, путешествия Гулливера, «Святого Грааля», Айеши [9] «Приключения Айеши» — серия романов английского писателя Райдера Хаггарда. , Уиды [10] Уида — псевдоним английской романистки Марии Луизы Раме. (просто Уиды, а не какой-то определенной ее книги), Расселаса, графа Монте-Кристо, Эванджелины [11] «Эванджелина» — поэма Г. В. Лонгфелло. , Евангелия от Луки, «Рождения трагедии», Ессе Homo, Идиота, Геттисбергской речи Линкольна, упадка и разрушения Римской империи [12] Э. Гиббон «История упадка и разрушения Римской империи». , «Истории европейской морали» Леки, «Эволюции Бога» [13] Р. Райт «Эволюция Бога: Бог глазами Библии, Корана и науки». , «Единственного и его собственности» [14] Основной труд немецкого философа Макса Штирнера. , «Вместо книги» [15] Б. Такер «Вместо книги: написано человеком, слишком занятым, чтобы писать книгу». и так далее, и тому подобное, включая «Алису в Зазеркалье» — ничуть не менее важную! Когда вся эта солянка сборная начинает бурлить у меня в мозгу, я изо всех сил стараюсь думать о Гамлете. Гамлет в мертвой точке с рапирой в руке. Я вижу призрака — но не Гамлета, а Макбета, — крадущегося по сцене. Гамлет окликает его. Призрак исчезает, и пьеса начинается. Представление вертится вокруг Гамлета. Гамлет ничего не делает — даже не убивает гонцов в финале, как я навоображал, едва заслышав его имя. Нет, Гамлет стоит вот тут, посреди сцены, и каждый норовит ткнуть его или уколоть, как дохлую медузу, распластанную на морском берегу. И так продолжается актов двенадцать, на протяжении которых множество людей гибнут от рук убийц или налагают на себя руки. И все с речами, понятное дело. Самые лучшие монологи всегда произносятся за миг до смерти. Но ни одна из этих речей никуда нас не ведет. Это как шахматная доска Льюиса Кэрролла. Сначала стоишь у ворот замка, и идет дождь — английский дождь, который так способствует росту репы, брюквы и тонкого руна у барашков. Потом гром и молния, и, может быть, снова является призрак. Гамлет болтает с ним запросто, ибо болтовня — его ремесло. Временами входят и выходят гонцы. Они шепчут то Гамлету на ухо, то Королеве, а то и Полонию. Жужжание, жужжание разносится повсюду все двенадцать актов подряд. Полоний время от времени появляется в дурацком колпаке. Он держит за руку своего сынка Лаэрта и то и дело нежно смахивает перхоть с воротника Лаэртовой куртки. Все это, дабы пустить Гамлету пыль в глаза. Гамлет угрюм и неразговорчив. Он не снимает руки с эфеса рапиры. Глаза его сверкают. Выходит Офелия с длинными льняными косами, струящимися по плечам. Идет, сцепив руки на животе, и бормочет молитвы, перебирая четки. Она кажется застенчивой, скромной и глуповатой вдобавок. Притворяется, что не видит Гамлета, стоящего прямо у нее на пути. По дороге Офелия срывает лютик и подносит к ноздрям. Гамлет, убежденный, что у нее не все дома, делает ей авансы — проводит с ней время. Это форсирует развязку драмы. Следовательно, Гамлет и его лучший друг Лаэрт должны сражаться на дуэли насмерть. Гамлет, обычно не склонный к действию, тем не менее по-быстрому убивает своего возлюбленного друга, со вздохом протыкая его тело рапирой. Гамлет вообще постоянно вздыхает на протяжении всей пьесы. Таким образом он дает понять публике, что не пребывает в каталептическом трансе. А после каждого убийства скрупулезно вытирает клинок — платком, который обронила Офелия, уходя. Жестами своими Гамлет неуловимо смахивает на английского джентльмена. Потому-то я Вас прежде и спрашивал, не в Англии ли происходит действие пьесы? По мне, так именно в Англии, и никто не убедит меня в обратном. И вдобавок в самом сердце Англии, я бы сказал, где-то в окрестностях Шервудского леса. Королева-мать — та еще мегера. У нее вставные зубы, как и у всех английских королев испокон веку. Еще у нее выпирающий живот, который в конце все-таки напросился на острие Гамлетового клинка. Почему-то она у меня сливается с Черной Королевой из «Алисы». Похоже, она только и говорит, что о масле, как сделать его погуще да повкуснее. Тогда как Гамлета заботит только Смерть. Диалог между этими двоими неизбежно приобретает странный оттенок. Сегодня мы бы назвали его сюрреалистическим. И, тем не менее, это определение — в самую точку. Гамлет подозревает свою мать в сокрытии отвратительного преступления. Подозревает, что был обгажен в собственном гнезде. Он бросает матери обвинение в лицо, но та — прирожденная ренегатка и всегда ухитряется вернуть разговор в масляное русло. Дело в том, что королеве с ее чисто английским коварством почти удается внушить сыну, что он сам виновен в некоем чудовищном преступлении, просто оно никогда не будет раскрыто. Гамлет ненавидит мать от всего сердца. Он бы придушил ее голыми руками, если бы только мог. Но королеву-мать голыми руками не возьмешь. Вместе с дядей Гамлета они разыгрывают фарс, в котором выставляют Гамлета дураком. Тот демонстративно покидает зал еще до окончания пьесы. В вестибюле он встречает Гильденстерна с Розенкранцем. Те что-то шепчут Гамлету на ухо. Он говорит, что уезжает. В путешествие. Друзья уговаривают его остаться. Он выходит в сад, к крепостному рву, и тут его мечтательную задумчивость нарушает внезапно представшее взору зрелище: мертвая Офелия плывет по течению, локоны аккуратно свиты в косы, руки чинно сложены на животе. Кажется, она улыбается во сне. Никто не знает, сколько дней она пролежала в воде и почему ее тело выглядит так свежо, хотя по всем законам природы она должна бы уже раздуться от газов. Как бы то ни было, Гамлет решает произнести речь. Он начинает со своего знаменитого «Быть или не быть…» Офелия мирно дрейфует по течению, слух ей уже отказал, но она все еще мило улыбается, как и положено девушке из высших слоев английского общества, пусть даже и мертвой девушке. Именно эта тошнотворно-милая улыбка утопленницы приводит Гамлета в неистовство. Он не возражает против смерти Офелии, но эта ее улыбка сводит его с ума. Кровь застит ему взор, он снова вынимает рапиру из ножен и отправляется в бальный зал. И тут внезапно мы уже в Дании, в замке Эльсинор. Гамлета совершенно не узнать, он будто оживший призрак. Он врывается с намерением хладнокровно покрошить всех в капусту. Но ему навстречу выходит его дядя — бывший король. Дядюшка улещивает Гамлета и препровождает во главу стола. Гамлет отказывается есть. Он сыт по горло всем этим представлением. Он требует сообщить ему наконец, кто убил его отца — сей факт практически полностью ускользнул от его внимания, однако он неожиданно вспоминает о нем как раз во время трапезы. Звон посуды, общий тарарам. Полоний, чтобы сгладить неловкость, заводит милый спич о погоде, но Гамлет пригвождает его к шпалере. Король, притворяясь, что не замечает случившегося, подносит кубок к губам и провозглашает здравицу Гамлету. Гамлет осушает отравленный кубок, но не умирает на месте. Зато сам король падает бездыханный к Гамлетовым стопам. Гамлет протыкает его клинком, точно кусок холодной свинины. Потом, повернувшись к королеве-матери, он пронзает ей живот — очистительная клизма раз и навсегда. В этот момент появляются Розенкранц и Гильденстерн. Они обнажают клинки. Гамлет слабеет. Он валится в кресло. Появляются могильщики с лопатами и фонарем. Они протягивают Гамлету череп. Гамлет берет череп и, держа его в простертой руке, обращается к нему с красноречивым монологом. Теперь Гамлет при смерти. Он знает, что умирает. И вот он начинает свою последнюю и лучшую речь, которая, к сожалению, никогда не закончится. Розенкранц и Гильденстерн ретируются через боковую дверь. Гамлет остается в одиночестве за банкетным столом, пол усеян трупами. У Гамлета словесный понос. Занавес медленно опускается…