Лев Рубинштейн: Кладбище с вайфаем

А выглядела она так:

“Я между прочем такой же как и вы человек в отличии от вас”.

* * *

Вчера прошел мимо ресторана, название которого немедленно пробудило в душе трудно формулируемую, но вполне отчетливую тревогу. Ресторан назывался “Оптимист”.

Всего лишь.

Ну и что такого, успокаиваю я сам себя, не “Фаталист” же! а все равно…

* * *

Новости импортозамещения:

Гондоны против презервативов.

* * *

Не надо, как говорил время от времени тов. Горбачев, нагнетать.

Бывают и хорошие новости. Ну, например:

“Жизнь ребенка, которого мать травила крысиным ядом, вне опасности”.

Так что хватит уже!

* * *

Продавщица в магазине, где меня более или менее узнают — и потому что я там бываю практически ежедневно, и потому что кто-то в телевизоре видел, — в тот момент, когда я покупал у нее сто двадцать граммов докторской колбасы, неожиданно спросила: “А вы когда-нибудь ели хипстеров?” “Кого-кого?” — спросил я. “Ну, это такие, вроде наших креветок, только большие”.

Хорошо производить впечатление бывалого человека.

* * *

Где-то тут промелькнуло: “Христос в свое время заявил, что…”

Ну да, а что такого…

“Моисей озвучил десять заповедей”. — “Христос зачитал Нагорную проповедь”. — “На церемонии Тайной вечери, состоявшейся…” — “Наш корреспондент обратился к пресс-секретарю Матфею с просьбой прокомментировать…”

Что еще?

* * *

Мимо меня прошли две девочки подросткового возраста. Ну, лет по четырнадцать, я думаю.

И одна другой очень темпераментно говорит:

“Ну не могу я, блядь, идти против воли Божьей! Не могу!”

Вот, думаю…

* * *

Как это коммунисты не додумались в свое время принять закон об уголовной ответственности за “оскорбление чувства глубокого удовлетворения”?

* * *

Некий читатель под одной из моих недавних колонок оставил такой — безусловно одобрительный — комментарий:

“Солидно и грамотно”.

Хорошая рецензионная формула. Беру на вооружение.

* * *

“Мир ловил меня, но не поймал”

(Покемон)

* * *

Бессмертный труд “Марксизм и вопросы языкознания” был написан и, соответственно, издан года за три до, так сказать, конца славного пути его автора.

Хрущев только затеял очередную и очень громокипящую реформу русского правописания, вызвавшую целый ураган шуток и анекдотов про слово “за e ц”, а также “огурц и ”. Затеял, но не успел. Не по столь все же роковой причине, что его предшественник в этой коварной и мстительной области. Но тоже — мало не показалось.

Язык — не фраер. Попытки его обуздывать и стреноживать заканчиваются известно чем. И, как показывает трудная история двадцатого века, это происходит довольно быстро.

Какая мистическая сила заставляет их всех замахиваться на язык непосредственно перед “тем, как”, это интересно, конечно, хотя и не совсем понятно. Но есть тут о чем подумать, и, главное, тенденция очевидна.

Расхожее словосочетание “владеть языком” некоторые понимают так, что они на самом деле могут и, главное, вправе им владеть. Ага, как же!

Вот язык и показывает им язык, вот он и показывает со всей обнаженной наглядностью, как именно они им владеют.

* * *

Вот помню почему-то, как первого (или второго?) мая пятьдесят, представьте себе, третьего года мы с соседским Павликом (я в новой розовой тенниске, а он не помню в чем) во весь голос распевали во дворе: “Союз нерушимый, сидим под машиной и кушаем кашу за Родину нашу!”

Проходившая мимо Клавдия Ефимовна с двумя авоськами в руках лишь фыркала в ответ. Ее дочка Рита, наша ровесница, семенила вслед с равнодушным, но при этом торжествующим видом. А все потому, что в этот же самый день ее приехавшая из Харькова тетя Бетя подарила ей целую коробку игрушечной посуды. До нас ли ей было.

А все остальные, кто во дворе, включая даже и нетрезвого с самого утра одноногого баяниста дядю Сережу, и вовсе нас не замечали, что было даже и несколько обидно.

Примерно в тот же самый момент мой старший брат, уже пятнадцатилетний круглый отличник, на коммунальной кухне, умываясь под рукомойником, комически отфыркиваясь и сдувая мыльную пену с губ, дурным голосом, заметно фальшивя и слегка меняя слова, подпевал висевшей на ободранной стене черной тарелке-радиоточке: “Кипучая! Вонючая! Никем не победимая!”

Сосед Сергей Александрович Фомин, летчик в отставке, проходя мимо, слегка, шутливо проходился своей большой рукой по его затылку, как бы говоря: “Ну, ты это, не очень-то”. И улыбался.