Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

Чтобы быть самим собой, никаких усилий не требуется. Но жизнь ломает и заставляет отказываться от себя. С собой бороться не приходится — приходится бороться с жизнью. Это и воспитывает характер

Если не сложно, ответьте пожалуйста на вопрос: какие книги в детстве были у вас любимыми и какие любите сейчас? (Любимые — это когда можешь перечитывать несколько раз и всегда что-то новое в них находишь.)

В детстве я пожирал фантастику. Так что моими любимыми книгами были не «Остров сокровищ» и «Три мушкетёра», а книги Стругацких, Ефремова, Сергея Павлова, Войскунского и Лукодьянова, Емцева и Парнова, Гуревича и многих других советских фантастов, замечательных и не очень. Из иностранных — Шекли, Хайнлайн, Кларк, Эндрю Нортон, Гарри Гаррисон и прочее мальчиковое чтение. Я и до сих пор люблю Стругацких и Павлова, Шекли и Хайнлайна. А ещё для души перечитываю «Непобедимый» Лема, «Тигр! Тигр!» Бестера, «Голубятню на жёлтой поляне» Крапивина, «Пять похищенных монахов» Коваля, «День Шакала» Форсайта, «Синюю бороду» Воннегута, «Ким» Киплинга, «Выше стропила, плотники!» Сэлинджера, «Сто лет одиночества» Маркеса, «Силу и славу» Грэма Грина, «Сон о белых горах» Астафьева.

«Географ» и «Блуда и МУДО» сильно зацепили. Не в последнюю очередь, наверное, потому что очень близкие темы и ситуации там рассмотрены. Ваши герои настолько близки мне, что я всех их почти физически чувствую. Читая книгу, вживаешься в повествование настолько, что отрываться потом больно. Тем более что заканчиваются книги, как и положено, ничем. Ровно как оно всегда и бывает.

Наверное, это не совсем правильно везде видеть автора, уравнивать его с персонажами. Но насколько Алексей Иванов близок Моржову и Служкину?

Плохие и хорошие писатели занимаются одним и тем же: создают новые сущности, которые живут в их книгах. В. Сорокин сказал, что книги мертвы, они написаны на мёртвой бумаге, и вовсе не кровью, а чернилами. Какие сущности создаёт Алексей Иванов? Его Служкин и Моржов — они живые или мёртвые?

Мне близки и Служкин, и Моржов. Каждого из них в какой-то степени я писал с себя. Но нигде нет тождества. А совпадения по биографии — лишь для того, чтобы знать жизнь своих героев. Когда роман «раскрутится» в сознании, мои герои уже существуют для меня реально. Будто в каком-то параллельном мире. И я описываю их как можно более адекватно.

Я не думаю, что писатели создают новые сущности, не верю в демиургическую миссию писателя. Мне представляется, что писатель просто материализует в слове то, что уже когда-то произошло или как-то существует сейчас, но пока не выражено в словах. Ведь многие догадываются, что какая-то знатная дама от тоски действительно бросалась под поезд, а на Патриарших прудах и вправду побывал сатана. Есть в этих выдумках писателей что-то до такой степени подлинное, что даже некорректно говорить о «рукотворности» образов. Парадокс.

В общем, писатель представляется мне автором описания, а не автором события, пускай даже он сам придумал это событие. Событие или человека — разницы нет. Поэтому герои для меня живые — не только мои собственные герои, а все, которые задели душу. Ведь мы по большей части имеем дело не с реальностью, а с образами. Событие случилось и больше не повторится никогда, а его образ всегда при нас. Адекватен ли он событию — вопрос спорный. Но в таком случае нет различия между тем, что вымышлено, тем, что помнишь, и тем, про что тебе рассказали. Все три категории явлений в сознании существуют одинаково. Это правило не универсально, однако для литературы годится. Вот и сейчас я ведь общаюсь не с вами, а с вашим образом, который создал себе сам.

Для писателя нет разницы между тем, что он придумал сам, тем, что ему рассказали, и тем, что помнит. Все три категории явлений в сознании существуют одинаково. Это равноправные образы. Для писателя они существуют объективно. И ещё они, так сказать, нерукотворны

На мой взгляд, лучшими художественными книгами про войну в русской литературе являются книги писателей-участников: «Хаджи-Мурат» и «Кавказский пленник» Толстого, «Прокляты и убиты» Астафьева. А вы бы взялись написать роман или повесть про войну в Чечне или Осетии, не будучи её участником?

Нет, я бы не взялся писать о войне в Чечне или Осетии. Конечно, лучше всего писать о событии, в котором ты принимал участие, но можно справиться с задачей и не будучи ветераном. Однако всё равно надо иметь хоть какой-то «местный» опыт — знать тех людей, те места, атмосферу. Я всего этого не знаю. Я бывал на Кавказе — в Карачаево-Черкесии и Абхазии, но давно. Я был участником военно-патриотической экспедиции, мы собирали кости и оружие солдат, погибших в Великую Отечественную. Удивительно, что кости так и лежат там, летом вытаивая из ледника. Страшно было видеть россыпи человеческих зубов в стрелковых ячейках из камней, доставать из снега английские кожаные ботинки, из которых вываливаются фаланги пальцев. Видеть настоящие ржавые обломки — неразорвавшиеся мины, станки и щитки от пулемётов, диски и рожки от автоматов, наших и немецких. Вот этот опыт у меня есть, и о Великой Отечественной на Кавказе я мог бы написать. А про недавние войны на Кавказе — нет. Может быть, на тех перевалах Великая Отечественная для меня вытеснила любую другую войну.