Юрий Поляков - В зоне риска. Интервью 2014-2020

– У меня было такое раннее стихотворение с эпиграфом из Тарковского: «Как я хотел вернуться в «довойны» – предупредить, кого убить должны». В общем, мой лирический герой пытается открыть людям глаза 21 июня 41-го, а ему отвечают: «Мы закидаем шапками фашистов, не дав границу даже перейти». Заканчивается вещь так:

Историческое знание не спасает от ошибок сегодня. Разве украинцы не знают про «руину»? А поди ж ты…

– Мы думали, вы нам какие-то рецепты всё-таки скажете…

– Рецепты выписывают врачи – у них есть две печати – круглая личная и треугольная. Вы идёте с этим рецептом в аптеку, покупаете лекарство, допустим, от головной боли, а у вас высыпает роскошная сыпь по всему телу…

– Получается, что вы просто констататор, а человечество читает опусы писателей, вроде бы как бы учится, а потом опять наступает на те же самые грабли?

– Романы «Война и мир» и «Преступление и наказание» читали во всём мире Что, после «Войны и мира» не было войн?

– Две.

– А после «Преступления и наказания» никто старушек за браслетик не убивал? Вот вам и ответ.

– Человечество не меняется .

– Да. Это и хорошо, это и плохо.

– А они поженятся? Вот тот парень, журналист, и девушка, которая парня совратила?

– Да, они поженятся, но счастья это им не принесёт. В романе всё очень непросто. Там довольно сложная коллизия. Когда описываются отношения между мужчиной и женщиной, важны каждый нюанс, каждая деталь. Меня, конечно, опять обвинят в том, что много эротических сцен…

– А много, да? Вы нам одну почему-то предоставили…

– Ну, хватит… а то меня запишут в «Тангейзеры»…

В общем, ребята, надо читать… Роман «Любовь в эпоху перемен»…

– Юрий Михайлович, вы представитель не воевавшего поколения, но на тему войны писали и высказывались не раз. Скажите, а это корректно – судить о тех событиях и спорить о них людям, «пороха не нюхавшим»?

– Без сомнения. Кстати, развернувшаяся сегодня дискуссия по большому счёту не нова. Об этом как-то подзабыли, но впервые я оказался на острие сходных споров о Великой Отечественной войне в конце 70-х, после того, как напечатал цикл стихов о войне «Непережитое». Смысл претензий был тот же: почему поколение не воевавших пишет о войне. Я ответил статьёй «О праве на чужую боль», высказав точку зрения, которой придерживаюсь и поныне. Война была грандиозным испытанием, задевшим весь организм народа и страны до мельчайшего капилляра. Жуткие потери и героический подъём, испытанный тогда, – всё это вошло в генную память народа.

– Что называется – вошло в кровь?

– Можно сказать и так. К слову, теперь известно, что по наследству передаются не только мутации, но и некий приобретённый опыт. Механизм только другой. Так что академик Лысенко был не таким уж мракобесом. На его холодостойких сортах зерновых в войну продержались. Лучше поэта Н. Дмитриева, моего сверстника, об этой кровной памяти не скажешь:

Историческая память неистребима, пока жив народ, поэтому её стараются исказить и перелицевать, вернув изнанку…

– Память памятью, но согласитесь – нападок на нашу Победу много…

– Увы, сложилась целая субкультура циничного, небрежного, снобистского или сверхкритического отношения к Победе и войне. Откуда? В СССР о многом не принято было говорить, и напрасно. Хотя слово «политкорректность» пришло к нам только в 90-е, Советский Союз был страной истошной политкорректности, многие темы табуировали из интернациональной деликатности.

– Например?

– Например, не принято было говорить о предыстории иных стран так называемой народной демократии. Никто даже не заикался, что Польша собиралась напасть на нас вместе с Германией. Если бы Гитлер не передумал, проглотив сначала «кичливого ляха», так бы оно и случилось. А теперь все изумляются, что внуки Пилсудского в санкционном раже бегут далеко впереди американского паровоза.

– Ну, какая-то информация об этом просачивалась…

– Минимальная! И все очень удивились, когда в конце 80-х все загнанные внутрь противоречия и тлеющие конфликты вскрылись, полыхнув.