Ева Меркачёва - Град обреченных. Честный репортаж о семи колониях для пожизненно осуждённых

Приговоренные к пожизненному сроку, отбывающие наказание в ИК-18, научились терпению и могут приспосабливаться к чему и кому угодно. Но только не к Пичушкину. Почти все арестанты отказались сидеть с ним в одной камере. Аргументы были разные, от «я его боюсь, он может убить ночью» до «невыносимо слышать его откровения». Потому сейчас он на одиночном содержании.

Собеседников у него нет — кроме телевизора, который приносят раз в неделю на два часа. Может, потому Пичушкин сразу согласился поговорить. Его привели в наручниках (только так заключенные могут передвигаться по колонии) и поместили в маленькую клетку в комнате психолога. Сама доктор попросила разрешения удалиться, чтобы не видеть Пичушкина.

Битцевский маньяк, наводивший ужас на всю Москву столько времени, невысокого роста, щуплый. Диву даешься, как у него хватало сил совершать страшные убийства. Невольно думаешь, что жертвы были под гипнозом. Взгляд у Пичушкина — безумный, страшный.

— Вам трудно подыскать сокамерника.

— Они или становятся моими друзьями, или сбегают от меня.

— Пока не встретила в колонии никого, кто бы объявил себя вашим другом. Ну да ладно. Как идет жизнь в тюрьме?

— Серые будни. Все впечатления тусклые. Вот на свободе осталось много ярких воспоминаний.

— А что тяготит больше всего?

— Невозможность распоряжаться собой. Рабская зависимость от гражданина начальника. Еще трудно осознавать, что срок пожизненный. Мое мнение будет необъективным, но я считаю пожизненное заключенные противоестественным.

— Вы выступаете за возврат смертной казни?

— Смертная казнь — это убийство. Я всегда против убийства, соответственно, я против смертной казни.

— Как же вы против убийства, если на ваших руках кровь стольких людей?

— То, о чем вы говорите, не было убийством. Это судьба, провидение.

— То есть вы не раскаиваетесь?

— В моем случае раскаяние не просто лишнее, оно преступное. Я убивал, потому что у меня не было другого выбора. Такая была ситуация, что без убийств ни туда ни сюда.

— Вот вы и сами называете это убийством, потому что другого названия этому нет.

— Это я так говорю, чтобы вам было понятно. Я выбирал максимально удобное для меня средство, в тот момент им было убийство.

— Что вам дала тюрьма?

— Дополнительные знания. Философию познал. Жизнь познал.

— С учетом этого, если бы можно было все вернуть, вы бы не сделали того, что натворили?

— Если исправить мое детство и юность, тогда убийства не пришлось бы совершать за ненадобностью. Дело не в семье. Семья у меня была, в принципе, нормальная, хотя были сложности. Но покалечило меня общество.

— И как же?

— Вам рассказать всю историю с 13 лет, когда я получил первый удар от общества, и вплоть до 27, когда совершил первое убийство? Все 14 лет?

— Не стоит. Просто вы ищете оправдания тому, чему нет оправданий.

— Был сплошной негатив в моей жизни. Я чувствовал себя чужим. А я живой был, я праздника хотел. А меня все отталкивали.

— Вам не снятся кошмары?

— Мне снятся прекрасные сны, в которых все настолько волшебно, что сложно пересказать. Кошмары мне снились только в Москве.

— А жертвы?

— Убитые? Снятся. Во сне удивляюсь, почему они остались живы, веду с ними те же диалоги, что и вел в реальной жизни, а потом убиваю. Нет раскаяния, говорю же вам. Если бы меня сейчас выпустили, первым делом я убил бы пару человек, чтобы стресс снять, изнасиловал бы женщину, выпил водки. А дальше как карта ляжет. Все ваши религии лживы. Миром правит зло. Я смотрю на вещи реально.

— И с такой философией вы хотели жениться?

— Да, я сделал Наташе предложение. Это спонтанно получилось. Но предложение ей сделал я как мужчина. Она сразу согласилась. Она мне нравится. Может, на свободе я и внимание на нее бы не обратил, но здесь она мне подходит именно такая, как есть. Я тут уже с 2008 года, она мне нужна.

— С Наташей вы познакомились по переписке?

— Она написала в тюрьму. Мы стали общаться. И теперь я ее знаю на все 100 %.

— Она приезжала на свидание?

— Нет, нам не дают свидание.

— То есть вы ее ни разу не видели даже, но собрались жениться?

— Говорю же, я ее знаю, чувствую. Сейчас нам не дают даже переписываться. Поначалу давали, теперь нет.