Коллектив авторов - Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе

Почему большинство более или менее известных, не говоря уже о начинающих, стремятся к Елене Шубиной? Гонорары, насколько я могу судить, там невеликие – в некоторых издательствах куда больше. Но у Шубиной каждая книга подается как событие. Становится событием или нет – другой вопрос, но подается – каждая. Идут анонсы в соцсетях, трубят и трезвонят сотрудницы импринта; информацию подхватывают журналисты, обращают внимание критики и книжные обозреватели.

Во многих других издательствах выходят книги не хуже, но о большинстве мы попросту не ведаем: у издателей какая-то странная психология – им кажется, что достаточно просто выпустить книгу и мир перевернется. Предпринимать хоть минимальные шаги к тому, чтобы мир о ней узнал, издатели не считают нужным.

Очень хорошая книга тихонько издается, тихонько едет в книжный магазин, тихонько там лежит, потом списывается, отправляется на книжный развал или в переработку. А издатель говорит ее автору, принесшему новую рукопись: «Что-то не пошла ваша книга. Еще раз рисковать мы не будем».

У Шубиной книги тихонько не издаются. Поэтому, видимо, ей и удалось собрать (а иногда и создать) столько заметных литераторов. Поэтому выпущенные «РЕШ» книги и главенствуют во всех шорт-листах… Читать нужно в тишине, а вот издавать нужно шумно и весело. В этом, наверное, секрет успеха маленького – занимающего сущий пятачок на просторах «АСТ», – но очень заметного импринта.

В конце осени самой обсуждаемой книгой был «Остров Сахалин» Э. Веркина (2018) – футурологический роман, названный критиками, в том числе и Г. Юзефович, одним из самых значительных событий в современной литературе.

В конце лета промелькнул почти не замеченный профессиональными критиками, но отозвавшийся в читательской среде антропологический роман А. Клепиковой «Наверно я дурак» (2018) – не приключенческий вымысел-квест, не постапокалиптическое фэнтези, а подробное документальное исследование. Исследование все той же жизни в аду.

Почему я их сравниваю? Потому что они похожи. И там, и там в центре событий оказывается исследователь – человек из другого мира, футуролог или антрополог. И там, и там этот «исследовательский» фокус хотя и обеспечивает дистанцию, но немало вредит непосредственному повествованию. Футурологические выкладки веркинской Сирени беспомощны, особенно на фоне действительно впечатляющих картин разлагающегося Сахалина. Антропологические изыскания волонтера Ани, под которую, чтобы попасть «в поле» – в ДДИ [28] Детский дом для детей-инвалидов, в котором содержатся дети от 4 до 18 лет. , а потом и в ПНИ [29] Психоневрологический интернат для недееспособных пациентов от 18 лет, среди которых большую часть составляют выпускники ДДИ. , – мимикрирует студентка кафедры антропологии Клепикова, в отличие от ее же «полевых» наблюдений, временами выглядят слишком очевидной данью диссертационному жанру и создают невольный – ну, пусть не комический, но раздражающий эффект. Зачем подчеркивать само собой разумеющееся? Разве для того, чтобы «освоить волонтерскую этику работы с подопечным и пересмотреть собственное отношение к тому, что делает персонал учреждений: перейти от критики к пониманию», обязательно быть антропологом?

Впрочем, в случае Анны срабатывает погружение в материал – или, если воспользоваться ее же собственной терминологией, в «поле». Начинаясь как добротная диссертация, «Наверно я дурак» постепенно превращается в мощную прозу. док такой силы воздействия, что даже знакомого с описываемой в романе системой читателя начинает потряхивать. У Веркина наоборот: начавшись как роман, «Остров Сахалин» скатывается в дешевый компьютерный комикс, подменяющий философию – экстраполяцией, психологию – функцией, а «упоминательную клавиатуру» – набором мелькающих клипов, каждый из которых может быть без ущерба для целого заменен другим кадром из видеоряда. Вот герои, убегая от зомби, мечутся по охваченному эпидемией Сахалину, по дороге спасая детей. Вот они убивают. Вот выживает «белая кость», японка Сирень, а «прикованный к багру» каторжанин Артем, ее неожиданный возлюбленный, гибнет во время ядерной зачистки вместе со спасенными детьми… И то, и другое, и третье – голая схема, нисколько не подкрепленная ни языком «Сахалина», ни логикой поведения героев, ни, наконец, внутренним опытом автора. Весь пресловутый апокалипсис Веркина происходит не изнутри, но извне: из тщательного штудирования чеховских записей, из чтения лагерной прозы, из виртуальных ходилок-блокбастеров, из ожиданий аудитории, которая за последние пару лет так подсела на всевозможные изображения ада, что любой роман, актуализирующий тему «post aetatem nostram», готова воспринимать на ура.