Семен Венгеров - Провозвестники гусситского движения

Милич. – Матвей из Янова. – Иоанн Гусс. – Иероним Пражский.

[1] Отрывок из этюда о гусситах и таборитах (Русская Мысль 1881 г… кн. XII).

Печать необыкновенной нравственной глубины, составляющая отличительный признак гусситства, или вернее не всего гусситства вообще, а только наиболее полного и последовательного выражения его, таборитства, – эта печать прежде всего должна была отразиться на идеях и принципах, провозглашенных движением. И действительно, мы дальше увидим, что чего-нибудь выдающегося теоретическою новизной в идеалах таборитства нет. Но за то по глубине страстного стремления к истине, по жгучести желания воплотить слово в дело, – словом, по силе нравственного чувства табориты, за исключением первых христиан, не имеют ничего себе подобного во всей всемирной истории.

Такая же печать глубокого нравственного убеждения и необыкновенной нравственной силы лежит и на деятелях движения, на Гуссе, Иерониме Пражском и их предшественниках – Миличе и других. Конечно, эти люди замечательны и своими интеллектуальными качествами: Милич в умственном отношении был человек очень выдающийся; Гусс принадлежал к лучшим богословам своего времени; Иероним обладал таким пламенным красноречием, что даже католические епископы, по истине «засмердевшие» в грехе, не могли устоять против обаяния его слова. Но все-таки не ученость и не красноречие выдвигают Гусса и Иеронима в первые ряды человечества. Таких богословов и ораторов история может насчитать не одного. Но за то по нравственному своему совершенству, по готовности положить душу за проповедуемые идеалы – и Гусс, и Иероним стоят почти одинокими в истории, так как, к сожалению, почти нет примеров, чтобы люди первостепенной силы интеллекта стояли бы на таком же уровне нравственной высоты.

Гусс не был первым проявлением нравственного протеста чехов. В Чехии никогда не было затеряно истинное понимание проповеди Великого Учителя, потому что, как и болгары, чехи приняли христианство не по принуждению и не из политической необходимости. Когда в 845 году четырнадцать воевод вместе с своими дружинами, в расчете на милости немецкого короля Людовика, приняли христианство, народ не пошел за ними, а остался верен старым языческим верованиям. Но нравственная евангельская проповедь Кирилла и Мефодия имела необыкновенно быстрый успех. Священное Писание объяснялось народу не на мертвом языке древних латынян, но на его же родном наречии, и потому находило доступ в его сердце. Потому также у чехов было несравненно больше истинного понимания религии любви, чем у других европейских народов, служивших Христу с остервенением язычников. Что же удивительного, что разврат служителей Того, кто проповедовал на горе, так болезненно отозвался в народном чувстве и задолго до Гусса вызывает протест! Гусс завершил целую полосу подготовительного движения. Еще в средине XIV столетия, т. е. при первых всплесках мутной волны развращенности духовенства, в Чехии против этого уже раздается карающее слово. Таким образом здесь, как и в богомильском движении, мы видим ту быстроту протеста , которая так сильно противоречит представлению многих историков и публицистов относительно славян, как олицетворения нравственной неподвижности.

По странной случайности, первым из ряда проповедников, подготовивших почву для принципов Табора, был немец Конрад Вальдгаузер, родом из Австрии. Но то, что проповедь сто нашла себе отзвук только в Чехии, дает нам право считать его чешским деятелем и находить в успехе его проповеди черты для характеристики чешского народа.

Конрад появляется в Праге около половины XIV столетия и начинает громить роскошь и разврат пражского населения. Он восстает против пышности в одежде, против изнеженности и тщеславия. Но всего тяжелее громы его замечательного красноречия падают на клириков. «Если кто любит своего сына или свою дочь, пусть не отдает их к монахам, – говорит он своим прихожанам: там их совратят и собьют с пути истины». В особенности сильно нападает он на орден нищенствующих монахов. «Если бы основатели ордена могли посмотреть на свое творение, – говорил он, – они бы пришли в ужас. Но им бы не дали высказать своего негодования, – развратные, себялюбивые, тщеславные монахи побили бы их каменьями» [2] Iordan : «Die Vorläufer des Hussitenthums in Böhmen», стр. 15. . Самой церкви Вальдгаузер не трогал, – он только желал «исправления нравов в духе первых времен христианства» [3] Ibid., стр. 16. .