Аким Волынский - Литературные заметки. Статья I. Биография и общая характеристика Писарева

Уже в последних классах гимназии Писарева манило в храм свободной науки, каким ему представлялся университет. По его собственному рассказу, самые слова – студент, профессор, аудитория, лекция, – заключали в себе для него какую-то необъяснимую прелесть. Молодому, еще не жившему человеку хотелось не кутежей, не шалостей, а каких-то неиспытанных ощущений, какой-то деятельности, каких-то стремлений. Даже внешние атрибуты студенчества казались ему привлекательными: синий воротник, безвредная шпага, двуглавые орлы на пуговицах – все это пленяло воображение. Писарев не чувствовал никакого особенного влечения к определенному кругу наук. В нем не было никаких инстинктов учености и потому, когда пришлось выбрать тот или другой факультет, он «в одно мгновение ока, полюбовавшись на синеву воротника и на блеск золоченого эфеса шпаги», решил поступить на филологический факультет. Это было в 1856 году, когда Писареву исполнилось всего шестнадцать лет. В университете потянулась жизнь с новыми впечатлениями, которые должны были в конце концов расшевелить его умственную природу. Каждый год вносил в его душу новые настроения, которые толкали его на путь его настоящего призвания. Медленно, но верно просыпался в нем публицистический агитатор. На первых порах однако в Писареве нельзя было заметить никаких перемен. Это был все тот-же ребенок, одетый с иголочки, приглаженный и припомаженный и записывающий профессорские лекции в тетрадях с цветными обложками. Но в аудитории он поражал своею умственною бойкостью и подготовленностью по классическим предметам. Вспоминая это время, один из товарищей Писарева, П. Полевой, описывает нам подробно типическую фигуру юного студента. Худощавый и розовый мальчик, он выделялся среди других студентов всею своею внешностью. Его светлые волосы, темно-карие глаза и румянец во всю щеку, нежный и тоненький голосок, который часто бойко раздавался в аудитории, его способность без всякого приготовления переводить перед профессором классических авторов в чистых, литературных выражениях, его размеренная, почти методическая походка и некоторая важность в лице, – все это останавливало на себе внимание. Но Писарев, отличаясь пред каждым профессором в отдельности, все-таки не сосредоточивался ни на какой специальности. «Неумолимый демон умственного эпикуреизма», который стал в нем просыпаться по мере того, как он все ближе и ближе соприкасался с университетскою наукою, насильно увлекал его к иным занятиям, к иным интересам. Он пробовал переводить с греческого географическое сочинение Страбона, изучать историю по энциклопедическому словарю Эрша и Грубера, писать о Гумбольдте и Гегеле по известной брошюре Штейнталя, но ничто не захватывало его души. Исполняя свои работы с каким-то механическим упорством, он не находил в них ни малейшего наслаждения для своего ума. Различные научные слова и мало-понятные фразы «кувыркались» в его голове, не возбуждая в нем живого отношения к изучаемому предмету. Предложенные рефераты писались с необычными для студента литературными достоинствами, даже отдавались профессорами в студенческие сборники для печати, но его духовное развитие все-таки не делало серьезных успехов. Писарев спешил заняться чем-нибудь, хватался за разные предметы, с глухим отчаянием, с постоянной мыслью, что все это бесполезно. От философии языка бросался он к славянским наречиям, обрушивался на русскую историю, потом вдруг принимался изучать гомеровскую мифологию, потому что в голове его внезапно возникла гениальная идея, великолепно объясняющая греческое понятие судьбы или рока. Вопрос о каких-нибудь специальных занятиях становился для него мрачным, грозя сделаться неразрешимым. Его не тянуло ни к какой специальности, а между тем ему казалось, рассказывает Полевой, что он должен избрать себе специальность во что-бы то ни стало. Его отчаяние доходило до слез. Он плакал оттого, что кружок его товарищей занимался серьезно наукою, когда он переходил от предмета к предмету, и его уныние не знало-бы границ, если-бы в это самое время, на исходе второго года студенческих занятий, он не сдружился с товарищем по университету, пылким энтузиастом с проповедническими наклонностями, Трескиным. Писарев переехал от своего дяди генерала на Васильевский остров, поближе к университету и к тесному товарищескому кружку, в который ввел его новый друг, и в этой свежей обстановке он как-то вдруг повеселел и приподнялся духом. Родители Трескина полюбили его как родного сына, и старик Трескин, умный и оригинальный человек, стал оказывать на Писарева полезное влияние, сдерживая в нем некоторые порывы и возбуждая потребность в настоящей серьезной мысли.