Александр Аннин: Измени свою жизнь

Обычно пострижения ждут не один год и даже не пять…

Праздники в строгой обители, конечно же, есть. Все они обозначены красным цветом (или жирным шрифтом) в церковном календаре. Помимо Пасхи, «двунадесятых» и великих православных праздников здесь особо чтут дни памяти преподобного Нила Столобенского, Иоанна Предтечи, Николая Чудотворца и ряда других великих и местночтимых (тверских) святых. Так что, в общем, вместе с воскресеньями праздничных дней набегает немало.

В эти дни островитяне Ниловой пустыни отсыпаются: служба в Богоявленском соборе начинается только в восемь утра. Все послушания (проще говоря – работы) отменяются, кроме тех, что жизненно необходимы (на трапезной, к примеру, или – в охране). На самой же трапезе обычно появляется что-нибудь вкусненькое: печеная рыба, мед, конфеты.

На масленицу, как и повсюду на Руси, в изобилии пекутся блины, на Пасху – разновеликие куличи.

В холода здесь, на обезлюдевшем после «массового туриста» острове, не услышишь не то что смех или песню, а даже и просто громкого разговора. Все совершается чинно, основательно, не торопясь. Ни разу не видал я бегущего черноризца, каким бы срочным не было дело. Насельники своей нарочитой степенностью как бы охраняют мир душевный, боясь расплескать, словно постоянно носят его в некоем невидимом, хрупком сосуде…

Что же является главным условием для обретения этого вожделенного мира душевного? Порой насельники ждут его прихода не месяцами, а годами. И наступает он только тогда, когда человек наконец-то полностью отрешается от своих былых забот, оставленных далеко-далеко, где-то там, за горизонтом… В миру. А они еще долго гнетут его, не отпускают – ни в храме, ни в монастырской келье, ни в трудах, ни в молитвах… Когда же наконец перестанет черноризец вспоминать о своих светских амбициях, карьерных перспективах и, увы, несостоявшейся семейной жизни? Когда утихнет память сердца и рассудка? У каждого – по-разному.

Но я на своем собственном примере убедился: если уж где и возможно достичь покоя душевного, так это в монастыре. Лучше – в отдаленном, северном, островном. И не слишком уж известном и богатом. Это, я думаю, всякому понятно.

А самое большое подспорье в обретении мира душевного – благодатная жизнь монастырская: абсолютное, полное отсутствие забот и хлопот. Что подали в трапезной – то и вкушай, братец, да Бога не забывай благодарить. Не надо здесь заботиться ни об одежде, ни о счетах – люди в монастыре быстро забывают о том, что такое деньги и какова их цена (курс, покупательная способность). Вот что означает известное выражение – жить, как у Христа за пазухой. По принципу необходимости и достаточности. Никаких излишеств, зато все, что нужно, тебе предоставлено без забот и хлопот с твоей стороны. И все, что здесь происходит – совершается точно в свой срок, и всякому делу положен свой предел…

И что же, брат во Христе?… А то, брат. Выполняй по мере сил послушание, молись (да не замаливайся!), и вся твоя прошлая жизнь скоро, поверь, предстанет перед тобой в истинном свете. И спокойно, без истерики, поймешь ты многое из того, что было непонятно раньше. А именно: почему, за что и по какому такому промыслу твоя судьба сложилась именно так, а не иначе?

Вот тот главный вопрос – вернее, первый в очередности из главных, – ответ на который получают в этих стенах новоприбывшие. А всех остальных тайн и открытий – что о мироздании, что о собственной душе или прежних взаимоотношениях с другими людьми (кто был прав, а кто – неправ) – я, извините, выдавать не буду… Все равно не поверите, пока не поживете полноценной монастырской жизнью. Сколько? Каждому – свой срок положен, свой предел.

Ну, а теперь – довольно философии. Давайте, как говорится, ближе к делу. К зримым и осязаемым картинкам монастырского житья-бытья.

Вот как проходит обычный, «рядовой» зимний день в Ниловой пустыни.

05.00.Гулкий удар соборного колокола пробуждает заспавшегося насельника (а кое-кто уж на ногах или на коленях – исполняет свое, сугубое молитвенное правило). Вскакиваем с солдатских железных коек, попутно стряхивая иней с солдатских одеял – за ночь выстудилась натопленная с вечера келья, остыла наша печка-голландка. Беленый сводчатый потолок (середина семнадцатого века, так и веет от него древностью дониконовской, допетровской Руси), на своде в мерцании лампад колышутся наши тени. Три поясных поклона в сторону узкого, стрельчатого окна, за которым в ночи проступают очертания Богоявленского собора.