Марина Черносвитова - К истокам русской духовности. Этюды

Как красной лентой обвита географическая карта шукшинской земли рекой Катунью. Первый цикл рассказов в «Новом мире» назывался «Они с Катуни»: «И еще есть река на Алтае – Катунь. Злая, белая от злости, прыгает по камням, бьет в их холодную грудь крутой яростной волной, рвется из гор. А то вдруг присмиреет в долине – тихо, слышно, как утка в затоне пьет за островом. Отдыхает река. Чистая, светлая – каждую песчинку на дне видно, каждый камешек» («Живет такой парень»); «И тогда на берег стремительной реки Катуни выходил древний старик… («Солнце, старик и девушка»). Даже когда она прямо не называется, ее описание не оставляет сомнений – это всегда Катунь: «…Ближе к вечеру выбирали уютное местечко на берегу красивой стремительной реки раскладывали костерок» («Миль пардон, мадам!»). «…Мысленно он исходил свою деревню, заглянул в каждый закоулок, посидел на берегу стремительной чистой реки…» («Жена мужа в Париж провожала»). Или вот, в «Калине красной», в нелегкие минуты своей жизни герой вспоминает «далекую свою деревеньку, березовый лес на берегу реки, саму реку…». А в рассказе «Два письма» человеку «приснилась родная деревня. Идет будто он берегом реки…».

На этом можно было бы закончить перечисление населенных пунктов, где живут земляки Василия Шукшина, да вот в чем дело, что мешает перейти к другой мысли. «Сростки», «Катунь» – разве эти названия сейчас только географические? Нет! В этих словах появилась магия, они притягивают к себе и вызывают смутные душевные движения в каждом, для кого русский язык родной. Человечьим теплом и надежностью от них веет. Да и зовут они вдаль светлую, туда, к истокам нашим. Не поэтому ли и Алтай стал воистину землей обетованной для всех, для кого слово Русь есть имя духовное.

Алтай и Шукшин вот уже второй десяток лет нечто неразрывное. Но, будем справедливы, ведь много больших имен связано с Алтаем (и Рерих, и Вернадский, и Шишков, да и других немало) … Но Алтай до Шукшина и Алтай после Шукшина – это два разных явления. Можно не читать Шукшина, не посмотреть ни одной его картины, ни одной его роли. И все равно, оказавшись на Алтае, вы будете видеть его главами Василия Макаровича… Это непостижимо, но это так. Такова, как видно, и здесь, магия творчества, порождающего свой мир или избирающего его для своего духовного преобразования.

Так «малая родина» у Шукшина имеет тенденцию неудержимо распространяться за свои пределы… Глобальные, вселенские, коренные вопросы бытия каким-то закономерным образом вставали перед героями Шукшина – что ни герой, то «проклятый» вопрос – и, отвечая на них, Василий Макарович как бы вмешивался в дела миропорядка и мироздания. Вспомним в связи с этим глубокие по смыслу слова другого великого писателя, так не похожего на Василия Шукшина – Хорхе Луиса Борхеса: «Я думаю, что люди вообще ошибаются, когда считают, что лишь повседневное представляет реальность, а все остальное ирреальной широком смысле страсти, идеи, предложения столь же реальны, как факты повседневности и более того – создают факты повседневности. Я уверен, что все философы мира влияют на повседневную жизнь» («Всеобщая история бесчестья»).

Шукшинская «малая Родина» (интересно заметить, как факт нашей действительности, что это философское понятие, ожившее в устах Шукшина, появилось на слуху одновременно с брежневской «малой землей») имеет в себе, как в фокусе проблемы и чаяния всех людей конца XX века – не только нас, русских – русичей и россиян. И, мы подчеркиваем, что именно конца XX века, а не второй его половины, ибо герои Василия Шукшина хоть в чем-то, но непременно опережают свое время. При всей своей реальности, узнаваемости, сиюминутности, они никоим образом не будничны. Просто не вмещаются в рамки конкретных и реальных будней. Выходя за их границы (то путем чудачества, то стезей преступления, то ценой собственной гибели), они пытаются прорваться вместе со своим автором в будущую Россию. И таким образом само будущее входит в настоящее. Герои Шукшина всегда оказываются на схлестке двух потоков времени – из прошлого через настоящее в будущее и из будущего через настоящее в прошлое. Для нравственного сознания шукшинского героя «прошлое» и «будущее» предстают одновременно. Это необычно и поэтому непереносимо. Отсюда обязательно боль, страсть, надрыв. А результат – дума, в которой поступок чудака, как фасад, скрывает интенсивную, напряженную мысль, маскируя ее под наив или побасенку, вроде «да, так, ничего – печки-лавочки». А сказка? У Шукшина одна сказка «До третьих петухов» … Остальное – правда . Ну, а сказка-то не правда ли? Не о нашем ли она времени, земляки ХХ1-го века, первых десятилетий ?