Эдвард Бис - Деморализация

– My brother wоna play? Yeah, yeah, yeah…. But again you call me gee na. Why? Why my brother? Why? Call me John. John, brother…

Он достал фанерный лист, на котором были расчерчены клетки, и плоскую коробку, в которой находились шашки с китайскими иероглифами, и до того момента, пока мы не уселись за игру, продолжал деланно возмущаться: почему я зову его «ги на», а не Джон. И каждый раз, начиная нашу игру, я объяснял ему, что буду звать его Джон; если он выиграет у меня серию партий, – лучший из пяти, десяти или пятнадцати. И каждый раз он не дотягивал до победы одного выигрыша либо даже одной ничьи. Наши редкие поединки давали возможность многим китайцам подшучивать над Джоном, открыто насмехаться, критиковать его игру и проч. и проч. и делали это часто те, кто осилить его в игре были не в состоянии. В общем, наши игры часто оборачивались комедийными припадками Джона и смехом окружающих.

Стоит ли говорить о том, что я был разбит? Какая вообще могла быть игра, если я даже на чтении тогда сосредоточиться не мог! После третей проигранной партии я выматерился по-английски и сразу оборвался. Я распознал в себе невозможность сосредоточиться на игре и, что хуже, возбуждение в виде психоза. Определенно, я не хотел играть, а заглушить поднимающееся раздражение на что-то, чего я разобрать не мог.

– Я выматерился из-за своих ошибок, – обратился я к Джону. – Я злюсь на самого себя потому, что играю глупо.

– Очень глупо, брат! Очень глупо…

Я стал подниматься, отмечая этим окончание поединка.

– Подожди, подожди, подожди… Что? Оооо… Мы не закончили игру, – затараторил он. Мы играли «лучший из десяти». – Брат мой, ты куда? Ты не можешь уйти.

Я сказал, что не в настроении играть и считаю себя проигравшим. На что Джон отметил, что у меня есть шансы на победу и что я могу выражаться, как хочу и что он не против мата и еще натараторил всякого, чтобы меня удержать. Но как скоро он понял, что играть я не буду и он считается победителем, то также сразу громко заликовал. «Я выиграл! Я победитель!» – деланно восклицал он перед улыбающимися китайцами, кривляясь как на танцах. Он вскидывал руки вверх и, показывая на себя большими пальцами, восклицал: «Джон! Джон! Мистер Джон! Ми-и-истер Джо-он!» Это было единственно веселое происшествие для невеселого моего утра.

Позже я взялся за тренировку, начав с пробежки. Мой маршрут был неизменным: я бегал по прямой в 150 метров от центральных ворот до высокой стены-запретки в противоположном конце блока, разворачивался там и двигался обратно к центральным воротам. Получалось, я пробегал по воображаемому трехсотметровому кругу. Каждый раз мне приходилось пробегать мимо центрального офиса, возле которого на бетонной скамье уселся выше описанный надзиратель.

Все было нормально, если не считать, что первое время он избегал смотреть в сторону одиноко пробегающего мимо него человека. То есть он избегал смотреть на меня. Данное поведение приемлемо для такого места, и я всегда старался снисходительно относиться к таким повадкам надзирателей, которые, поддаваясь своему настроению, иногда ни на кого не смотрят. Они, конечно, все видят, но при этом просматривают все и всех насквозь, избегая тем самым необходимости отвечать на какие-либо приветствия со стороны вежливых заключенных либо на их просьбы. Что вероятнее всего.

Пробежав мимо него несколько раз и поняв, что от вчерашнего любопытства у надзирателя не осталось и следа, я уже успел прийти к заключению, что поздороваться с ним мне не придется. Что ж, заискивать я перед ним не собирался. Но, на очередном круге, когда я не добежал до него метров 40—50, наши взгляды все-таки пересеклись. Не поздороваться было бы уже неучтиво, не ответить на приветствие было бы уже грубо. Я заметил, что он сразу хоть и перестал смотреть на меня, бегущего, тем не менее, стал дожидаться моего к нему приближения. Это читалось по смененной его позе, где он без каких-то разворотов мог сразу ответить на возможное приветствие, это было заметно по движениям и вообще по всему его естеству. Когда я стал пробегать мимо него, он поднял на меня взгляд. Перейдя на шумный замедляющийся шаг, я поздоровался с ним, поинтересовался, как у него дела и, приняв молчаливое подтверждение, что всё нормально, побежал далее. Но этого короткого мгновения было для меня достаточно, чтобы узнать того, кто бросил в спокойную заводь моего сознания булыжник и поднял всплеск эмоций. Я узнал возмутителя своего спокойствия. Я определил возбудителя своих страстей.