Евгений Лесин - Лесин и немедленно выпил

– Просто кошмар, что вы такое говорите, Венедикт Васильевич! Хорошо хоть арабы с иудеями всё примиряются-примиряются, да без толку.

– Вы мне напоминаете одного старичка в Петушках. Он – тоже, он пил на чужбинку, он пил только краденое: утащит, например, в аптеке флакон тройного одеколона, отойдет в туалет у вокзала и там тихонько выпьет. Он называл это «пить на брудершафт», он был серьезно убежден, что это и есть «пить на брудершафт», он так и умер в своем заблуждении…

– Не знаю, чем я напомнил вам того славного старичка, но коли уж речь зашла о брудершафте, то, может быть, и нам, ну как бы получше выразиться…

– А ты говори попросту, без всяких там аннексий и контрибуций. И без репарации.

– То есть?

– Надо преодолеть высокоинтеллектуальную напряженность беседы, соскользнув в сферу легкой и обыденной болтовни.

– Согласен. Но – как?

– Ты выпей. Это тебя сократит.

Я последовал совету Ерофеева – выпил, потом еще выпил, потом… Ну, словом, перешел с ним на «ты»:

– А скажите… ну, то есть скажи, как тебя называть?

– Вот клички: в 1955–57 гг. меня называют попросту «Веничка» (Москва). В 1957–58 гг., по мере поседения и повзросления – «Венедикт»; в 1959 г. – «Бэн», «граф», «сам»; в 1961–62 гг. опять «Венедикт», и с 1963 г. – снова поголовное «Веничка».

– Ну что ж, поголовное так поголовное. Раз мы преодолели высокоинтеллектуальную напряженность беседы, пора обратиться к миру прекрасного. Пьешь ведь, небось, а, Ерофеев?

– Попиваю, да, но ведь без всякой эскалации.

– И часто?

– Когда как. Другие – чаще… Но я – в отличие от них – без всякого форсу и забубенности. Я – только когда печален…

– Рассказывай! А руки от чего дрожат?

– …как ты не понимаешь?!

– Ну вот – как о водке зашла речь, так снова стихами заговорил! А сам ведь и одеколон наверняка пьешь? И даже знаешь, чем один из них от другого отличен?

– «Ландыш», например, будоражит ум, тревожит совесть, укрепляет правосознание. А «Белая сирень» – напротив того, успокаивает совесть и примиряет человека с язвами жизни…

– Разве можно так, Веничка? Разве можно так жить? Разве не дурно?

– Пусть я дурной человек. Я вообще замечаю: если человеку по утрам бывает скверно, а вечером он полон замыслов, и грез, и усилий – он очень дурной, этот человек. Утром плохо, а вечером хорошо – верный признак дурного человека. Вот уж если наоборот – если по утрам человек бодрится и весь в надеждах, а к вечеру его одолевает изнеможение – это уж точно человек дрянь, деляга и посредственность. Гадок мне этот человек.(…)

Конечно, бывают и такие, кому одинаково любо и утром, и вечером, и восходу они рады, и закату тоже рады, – так это уж просто мерзавцы, о них и говорить-то противно. Ну уж, а если кому одинаково скверно и утром, и вечером – тут уж я не знаю, что и сказать, это уж конченный подонок и мудозвон.

– Как ты все хорошо рассказал, как тонко, а вот твой собственный моральный облик каков?

– Политикой партии и правительства не интересуюсь. Газет не читаю, скрыт, замкнут, способен на любое преступление.

– А все от пьянства, Веничка, все от алкоголизма. Разве обязательно – пить?

– Все ценные люди России, все нужныеей люди – все пили, как свиньи. А лишние, бестолковые – нет, не пили. Евгений Онегин в гостях у Лариных и выпил-то всего-навсего брусничной воды, и то его понос пробрал.

– Понос, говоришь, пробрал. А Александр Леонтович, промежду прочим, пишет про тебя: «…вот у него ошибка, правда, в другом: что Евгения Онегина от брусничной воды понос пробрал. А мне медики говорили, что брусничная вода – мочегонное». Но я, Веничка, тоже не лыком шит. Я тоже не лаптем водку хлебаю! Я тоже пошел к медикам, точнее, к одному медику – Сереже В. Медик он, правда, бывший, поскольку из мединститута его выгнали (за трезвость), так что теперь он занимается, в основном, метафизикой, самолечением и спасением человечества. – Эх, – сказал мне Сережа В., – Лесин, ты что же, не знаешь людей XIX века, дворян тем более – какие они нежные? Да их понос не то что от мочегонного, их понос даже и от слабительного пробрать может! Вот.