Юрий Коваль: Память сердца. Великая Отечественная Война в новеллах и очерках, в письмах и воспоминаниях её современников

Протанцевала она как-то больше обычного: уж очень тепла была летняя ночь, хмельны вальсы и пригож партнер. Распрощалась у дома с подругами. Неслышно растворила окно. Белой тенью впорхнула на кухню. На столе стояла кружка молока, прикрытая горбушкой. Подкрепилась. На ходу сбрасывая платье, направилась в спальню. У самых дверей остановилась, услышав тяжелый, трудно сдерживаемый стон и слезы. Плакала мать. «Плакала каждую ночь, – догадалась Анна, – хоронясь от меня».

На завод она пришла мрачная, бессонница намалевала под глазами черные круги. Это не ускользнуло от старого мастера.

Когда-то, в молодые годы, он слыл на заводе первоклассным слесарем, творил из металла чудеса. С годами металл становился всё тверже и упрямей: ослабели руки, потускнели глаза. Сердце стало зорче.

Растирая поясницу и покрякивая, мастер подошел к Анне.

– Что случилось?

– Мама. Плачет ночами: ребят забыть не может.

– А ты растормоши ее. Застыла она в своем горе.

Мастер задумался, усмехнулся.

– В кино своди.

– Что вы, для нее это грех великий.

– Что она у тебя – верующая?

– Да не поймешь. В детстве в церковном хоре пела. Сейчас в церковь ходит по большим праздникам. Молиться или петь, не знаю.

– Ты все-таки попробуй, пригласи. На комедию пойдете – развеется, на душе, может, и оттает. Тяжелая картина – не беда. Смотри, мол, не только у тебя горе. Других тоже судьба не обошла. Ну, как? Договорились?

Мать не поддавалась на дочерины уговоры.

– Разбежалась, как же. Всю жизнь прожила без твоего кино и теперь как-нибудь обойдусь.

Анна пошла на крайность.

– Ты знаешь, перед началом картины показывают киножурнал про войну. Одна женщина узнала своего погибшего сына, я в газете читала. Может, и нам повезет. Пойдем, мам…

Клуб железнодорожников. Погас в зале свет. Мать уставилась на белую простынь: ей очень хотелось увидеть хотя бы одного из своих сыновей. Заиграла веселая музыка. Крепкие загорелые женщины складывали в скирды хлеб, строгий мужской голос говорил, что хлеборобы Ставрополья соберут в нынешнем году высокий урожай.

«Дай-то бог», – порадовалась за них мать.

Потом два парня в кожаных перчатках мутузили друг друга. Матери жалко было обоих. ««Видно, кулачный бой», – догадалась она. Бой закончился. Парни обнялись. «Вот так-то хорошо, – успокоилась мать. – Без злобы. Испытали, кто ловчей, и тут же помирились.»

Началось кино. Молоденькая барышня, совсем еще девчонка, уезжала учительствовать в далекую и холодную деревню. Мужики приняли ее с недоверием. Хитрющее кулачье норовило убить. Была в ее жизни радость: шумная деревенская свадьба. Мужем учительницы стал, по всему видать, положительный человек. Но коротко бабье счастье. Убили враги мужа. Одно утешение – дети, нескладные, любознательные. С ними вместе прожила учительница весь свой век.

Мать вздыхала, улыбалась, всплакнула раза два, пока смотрела картину. Вышла из клуба – на душе было покойно и легко, как после исповеди.

Ехидная подруга Михайловна не удержалась, справилась у нее: «Ты, может, на танцы лындать начнешь?» «Никто не приглашает, а то бы не отказалась», – второпях бросила мать и загрустила: весело было у нее в доме до войны. Павел играл на гитаре, Иван на мандолине, Николай на ложках. Как вечер, соседские парни и девчата собираются в савченковском дворе. Песни, танцы, смех до полуночи.

Были б живы ребята, нянчила бы теперь внучат. Анна… Еще молода. Пусть побегает…

В клуб мать ходила теперь без нее. Она полюбила кино за доброту, за то, что картины почти всегда заканчивались счастливо и негодяи получали свое, по справедливости.

На «Запорожца за Дунаем» мать торопилась как на первое в жизни свидание. Музыку Гулака-Артемовского она знала наизусть сызмальства, от своей матери.

Давно ей не было так хорошо, как на этой картине. Куражился хмельной Карась. Ворчала сварливая Одарка. Клялись в вечной любви Оксана и Андрей. И явились Александре Васильевне светлые летние ночи, молчаливый и робкий кузнец Георгий, ставший ее мужем. И была она босоногой хохотушкой шестнадцати лет. Сердце в груди билось резво, молодо…

Ребятишки, возившиеся в узком и тихом переулке с игрушечным грузовиком, испуганно переглянулись, когда увидели старуху Савченко. Шла она боком, натыкаясь на заборы и скамейки. Еле-еле добралась до своего дома, ощупала стенку, ухватилась за косяк, перешагнула порог…

Анна вошла в дом и сразу увидела мать. Крупная, седая женщина, неловко подвернув под себя ногу, лежала в полутора шагах от кровати. Анна метнулась к матери. Дыхания нет. В уголках губ затвердела улыбка.